— Большого вреда России вы теперь нанести не сможете. Ну, подорвёте вагон. Убьёте и покалечите сорок бедных пассажиров третьего класса, а ваша дама сердца останется чахнуть в Самаре. — Он помолчал, чтобы молодой человек как следует вдумался, и энергично произнёс. — У меня есть идея получше. Вы отдаёте мне взрывчатку, и тогда девушка, которую вы любите, получит десять тысяч. А уж Россию предоставьте её собственной судьбе.

— Вы меня обманете, — прошептал чахоточный.

— Нет. Даю слово чести, — сказал Эраст Петрович, и таким тоном, что не поверить было нельзя. На щеках бомбиста выступили пятна румянца.

— Не хочу умирать в тюремной больнице. Лучше здесь, сейчас.

— Это как вам угодно, — тихо сказал Фандорин.

— Хорошо. Я напишу ей записку…

Юноша вытащил из кармана блокнот, лихорадочно застрочил в нем карандашом. Свёрток с бомбой лежал на скамейке, теперь Фандорину ничего не стоило им завладеть, но инженер не тронулся с места.

— Только, пожалуйста, коротко, — попросил он. — Пассажиров жалко. Ведь для них каждая секунда мучительна. Не дай Бог, кого удар хватит.

— Да-да, я сейчас…

Дописал, аккуратно сложил, отдал.

— Там имя и адрес…

Лишь теперь Фандорин взял мину и передал её в окно, подозвав жандармов. За ней последовали и остальные семь: очкастый осторожно брал их, подавал Эрасту Петровичу, тот спускал вниз.

— А теперь выйдите, пожалуйста, — сказал обречённый, взводя курок. — И помните: вы дали слово чести.

Эраст Петрович посмотрел в светло-голубые глаза юноши, понял, что уговаривать бессмысленно, и пошёл к выходу.

Почти сразу же за спиной грянул выстрел.

Домой инженер вернулся на исходе дня, усталый и грустный. В Москве на вокзале ему вручили телеграмму из Петербурга: «Всё хорошо что хорошо кончается но нужен японец про десять тысяч надеюсь шутка».

Это означало, что платить самарской Belle Dame sans merci[1] инженеру придётся из собственного кармана, но печалился он не из-за этого — из головы всё не шёл самоубийца с его любовью и его ненавистью. А ещё мысли Эраста Петровича вновь и вновь возвращались к человеку, который придумал, как извлечь из чужой беды практическую пользу.

От арестованного почтальона про этого человека выяснили немного. Можно сказать, ничего нового. Где его, такого изобретательного, искать, было непонятно. Ещё трудней было предугадать, в какой точке он нанесёт следующий удар.

В дверях казённой квартиры Фандорина встретил камердинер. Сегодня нейтралитет дался Масе особенно тяжело. Всё время, пока господин отсутствовал, японец бормотал сутры и даже пробовал молиться перед иконой, но сейчас был само бесстрастие. Окинул Эраста Петровича быстрым взглядом — цел ли? Увидев, что цел, на миг зажмурился от облегчения и тут же равнодушно доложил по-японски:

— Снова письмо от городского жандармского начальника.

Инженер, морщась, развернул записку, в которой генерал-лейтенант Шарм настоятельно приглашал пожаловать к нему на ужин нынче в половине восьмого. Записка кончалась словами: «А то я, право, обижусь».

Вчера было точно такое же приглашение, за недосугом оставленное без ответа.