— Не побоится вновь безбожника встретить?

— Не побоюсь! — сказал монах. Голос его стал другим: звонким от ненависти.

— Что будет, как встретишь?

— На все воля Божья, — монах склонил голову.

— Быть посему! — сказал Святослав, вставая…

— Может, следовало князю сказать? — спросил Артемий, когда они с епископом вышли от князя. Гостей сопровождали гридни, но Артемий говорил по-гречески.

— Если мертв Некрас, князю знать без нужды. Возгордится. Если жив ворог, скажем. Нам помощь нужна, — ответил епископ.

— Сам справлюсь! — злобно сказал Артемий.

— Раз пробовал! — нахмурился Дионисий.

— Смок помешал…

— Если жив Некрас, то и смок жив. Не дерзи, раб! Делай, что велено! Смирна овца перед пастырем своим…

Артемий молча поклонился.

А Святослав позвал Горыню и передал ему разговор с гостями.

— Убил Жегало Некраса! И смока спалил! — возразил воевода. — Весь Белгород об том гудел.

— Будь у Ростислава другой воевода, не усомнился бы, — сказал князь. — Но там Светояр. Хитер!

— Не он один! — обиделся Горыня.

— Подай грамоту! — велел князь.

Расправив пергамент, он долго читал, шевеля кустистыми бровями. Глаза Святослава, в молодости зоркие, с годами стали сдавать. Буквы расплывались, не желая складываться в слова.

«…Что послал сотника своего Жегало чинить разбой в Белгороде, нет за то тебе, князь, чести. Жегало аки хищный зверь напал на сотника моего Некраса и слуг его, злодейски их умертвив, а сам со злодеями своими паде от меча дружины моей. Того Жегало в Белгороде многие признали, послухов у меня несчетно…»

— Про смока не пишет! — сказал Святослав, прочитав вслух.

— Ростислав грамоту князьям разослал. Тебя, княже, в глазах их очернить.

— Не очернит. Скажем, Жегало самовольно в Белгород поехал, с головником своим, Некрасом, посчитаться. Де убил Некрас брата Жегало в сече, а сотник не стерпел обиды. Не для того письмо писано.

— Еще хотел Ростислав князей запугать, чтоб не шли в земли его. Про Некраса и змея слух далеко пошел, прочтут князья и побоятся: сотника нет, а смок остался.

— А ведь побоятся! — сказал Святослав.

— Пусть! Сами управимся. Достоверно знаю: на одного воя Ростислава у нас три.

— Воюют не только числом. Затворится Ростислав в Белгороде, постоит войско под стенами да уйдет, не солоно хлебавши. Не взять нам Белгорода, крепок город. Знает это Ростислав и дерзит. Сам войну себе кличет.

— Скажу тебе, княже, что удумал, — сказал Горыня, расстилая на столе принесенный с собой пергамент. — Велел ты мне, я сделал. Ранее близ Городца хотели в земли Ростислава войти, но Городец у нас переняли. Пойдем вкруг Ирпеня, мимо истока его, там к Белгороду повернем.

— Эти седмица пути! Пешие вои, обоз… Разъезды Ростислава заметят, князя упредят. Пока дойдем, Ростислав в Белгороде закроется, хлеб в житницы свезут. С хлебом под стенами месяц стоять, а без хлеба — три дня.

— Пойдут только конные. Без обоза. В Киеве слух пустим, что посылаем воев в помощь князю Галицкому. Просил де помощи от половцев. Люди Ростислава в Белгород так и донесут. Войско двинется по Галицкой дороге, а через день повернет. Заметят его Ростиславовичи поздно да и донесут: идут конные, числом невеликим. Не удержится князь, захочет рати. Молод, горяч. Тут ему и конец.