Как рассказать вам об их жизни и работе в Норильске, когда там никакого Норильска еще не было и в помине?

Если бы я был Дзига Вертов, Роман Кармен или хотя бы Артур Пелешян, то под «Танец с саблями» смонтировал бы зажигательный бобслей из коротких кадров каторжного труда первых шестидесяти геологов и рабочих в норильской тундре:

как полярной ночью они кайлами долбят шурфы в вековечной мерзлоте…

как на оленях, волоком тащат из Дудинки бревна и вручную, без всякой техники строят на Нулевом пикете свой первый бревенчатый дом…

и снова долбят и кайлуют эту чертову мерзлоту…

зубилами и кувалдами выгрызают и выдалбливают образцы пород…

и даже в буран, держась за канат, пробиваются из своих палаток к шурфам…

и снова ручным буром бурят и выгрызают образцы пород…

и в жестокий мороз и пургу лазают по сопкам, ищут выходы меденосных пластов и каменного угля…

и опять, опять в черноте полярной ночи, при свете примитивных ламп поливают бур соляным раствором, и – вручную! – бурят и бурят вечную мерзлоту…

и, поднимая канатом тяжелую гирю, бьют ею образцы пород, дробят их, чтобы обследовать через лупу и ссыпать в мешочки для будущих химических анализов в Москве…

Даже в кино и под бодрую музыку вы бы поняли, что то была адова работа. А теперь растяните этот бобслей на длинные месяцы без солнца, при температуре минус тридцать и ниже и – без всякого результата! Вся добытая порода – пустая! Даже без признаков ценных металлов!

И Урванцев сорвался. В своем первом норильском деревянном доме, в котором теперь дом-музей Урванцева, он стал все чаще запираться в кладовой, где хранился бочонок со спиртом. И пил один. Елизавета боялась, как бы об этом не узнали рабочие, и как-то утром, когда он, шатаясь, вышел из кладовки, сказала с презрением: «Эх ты, полярник!» Этого оказалось достаточно, он сказал: «Прости. Этого больше никогда не повторится!» Разделся до пояса, вышел в полярную ночь, стал растираться снегом. И с этого дня делал это каждое утро, невзирая даже на сорокаградусные морозы.

Впрочем, одно развлечение у них все-таки было – граммофон, который Елизавета купила на рынке в Красноярске. После работы они собирались в единственном деревянном доме и слушали Шаляпина, Собинова, Нежданову и других знаменитых певцов того времени. Послушать граммофон съезжались оленеводы из самых далеких стойбищ. И как-то в знак благодарности за «поющую машину» даже пригласили Урванцевых на камлание шамана…

Но культурные развлечения устраивали не всех. Однажды повар предупредил Урванцевых, что среди рабочих образовалась банда из бывших золотоискателей, они собираются убить начальника и захватить кладовую со спиртом. Теперь Урванцевы спали одетые и с оружием в руках. Ночью, когда послышались шаги и тихие голоса, Урванцев распахнул дверь и, стоя с пистолетом в руке, громко сказал: «Назад! Или буду стрелять!» За его спиной стояла Елизавета с ружьем на изготовку. Бандиты струсили и сбежали. Работа экспедиции продолжалась – снова вручную, кайлами они долбили шурфы… зубилами и кувалдами выгрызали из вечной мерзлоты образцы породы… и в буран, держась за канат, пробивались из своих палаток к шурфам…