Через месяц она стала его женой. Подробностей этой метаморфозы я нигде не нашел, лишь в одних мемуарах было сказано вскользь, что, якобы, профессор был болен и Урванцев несколько лет содержал его… Зато тихая медсестра уже в медовый, с Урванцевым, месяц круто изменила свою жизнь и решительно включилась во все его хлопоты по организации новой таймырской экспедиции. То есть, вокруг уже гулял НЭП, «жизнь налаживалась», а они снаряжались бог знает куда, в Заполярье! Впрочем, и при НЭПе это оказалось делом нелегким, напишет потом Урванцев. Знаменитых золотых червонцев, только что введенных, у них не было. Вместо денег Урванцеву выдали так называемые чеки взаиморасчетов, нечто вроде нынешнего «безнала». Только чеки эти ни в одном частном магазине не брали, требовали наличные. И тут их выручил Вениамин Свердлов, брат Якова Свердлова, председателя Совнаркома. Он помог обменять чеки на товары, дефицитные в Сибири, – ситец, чай, сахар и табак – с тем, чтобы в Сибири они обменяли все это на полушубки, валенки и прочее снаряжение, которого нет в Москве.
Затем Елизавета с запиской от Свердлова отправилась к Николаю Семашко, наркому здравоохранения. Наркома в наркомате не оказалось – он, простуженный, лежал дома. Недолго думая, Елизавета заявилась к нему домой – в то время это было нормально. Рассказала о норильской экспедиции и подала целый список медикаментов, необходимых не только для зимовки геологов, но и для лечения местных жителей. Семашко посмотрел список, кое-что добавил, а потом сказал: «Вот вы люди молодые, целый год будете так далеко, на севере! А следующий, двадцать четвертый год, надо же вам как-то празднично встретить!» И дал записку на склад – отпустить экспедиции хорошего вина и шампанского. «Потом на зимовке, – напишет Урванцев, – мы при встрече Нового года от души помянули Семашко добрым словом…»
Добыв лекарства и мануфактуру, Елизавета выехала с этим богатством в Ново-Николаевск, или по-нынешнему Новосибирск, где обменяла ситец на валенки и полушубки. А Урванцев остался в Москве доставать буровое оборудование, моторы, взрывчатку и прочее снаряжение. Иными словами, она стала ему не только женой, но и партнером. И тем же летом на барже отправилась с ним и со всем снаряжением по Енисею из Красноярска в Дудинку…
Однако пока они плыли, лето закончилось, началась осень, а с ней и заполярная непогода. Но это не остановило Урванцева, уж очень ему не терпелось показать молодой жене свои норильские открытия. Он усадил ее в нарты, запряг трех оленей и налегке, с удалью настоящего каюра помчался по тундре из Дудинки к Норильским копям. По местным понятиям, расстояние было всего ничего – меньше сотни километров, один аргиш, то есть день пути. Не знаю, пел ли он ей: «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам», но «седые снега» настигли их буквально посреди пути.
Вдруг все вокруг завыло и почернело, это налетел буран, да такой, что олени остановились, захоркали и легли в сугроб. Урванцев выругал себя – он был уверен, что к вечеру привезет жену в Норильск, и не взял с собой ни спального мешка, ни оленьих шкур, ни даже компаса. Оставалось одно: выкопать яму в снегу и улечься там вдвоем в обнимку. В этой снежной, вечной мерзлоте и «брачной», в кавычках, постели им пришлось провести всю «медовую» ночь. Спали, конечно, по очереди, слушая стук сердец и сторожа дыхание друг друга. Так Елизавета Урванцева в свои тридцать лет стала полярницей, но это было лишь первое полярное крещение!..