Ронда сначала сделала карандашный набросок, а затем тонким пером обвела его черной тушью. Перекрестными штрихами она нанесла на субмарину тени, а саму лодку сделала на несколько оттенков светлее, чем темное море. Воду Ронда изобразила размытыми чернилами и населила океан жуткими чудовищами, чьи черты были едва различимы среди бурных волн.

Это чем-то напоминало один из рисунков, который несколько лет назад им давали в школе – пейзаж, в котором нужно было отыскать скрытые изображения: тачку, часы, лопату и чайник. С той разницей, что в океане Ронды таились не мирные предметы, а морские чудовища. Гигантский кальмар, зубастая акула, дракон с плавниками. И еще среди волн были призраки, жуткие привидения, чьи тела не имели формы, лишь лица с широко раскрытыми, кричащими ртами.

Кролик и две девочки смотрели в иллюминаторы, вглядываясь в темноту морской пучины. Кролик, огромный, с лапами размером с головы девочек, стоял впереди, работая рычагами управления. Он вел субмарину вперед, и его глаза сверкали безумной яростью. Девчонки выглядели так, будто смирились со страхом и уже не ждали спасения.

– И что все это значит? – спросил Питер и отвернулся от рисунка, чтобы посмотреть Ронде в глаза. При этом он отбросил со лба волосы, отчего стал виден его шрам, этот знак их неразрывной связи.

Казалось, сердце застряло у Ронды в горле, не давая ей говорить. Ей ужасно хотелось, чтобы Питер понял смысл рисунка. Она отчасти надеялась, что он скажет ей, что это значит. Но он, похоже, был лишь недоволен тем, что из-за этого ему пришлось приехать в город. Интересно, что он расскажет Ток? Неужели начнет сочувственно вздыхать… Бедная, сумасшедшая Ронда. Ронда и ее странный рисунок. Ронда, которая никак не может выбросить из головы всякую муть. Бедняжка.

– Это просто рисунок, Питер, – наконец выдавила из себя Ронда, как будто оправдываясь. – Обычный рисунок.

Ей хотелось напомнить ему, что когда-то ее рисунки ему нравились. Что он поощрял ее художественные начинания. Когда они были детьми, он, бывало, позировал для нее в одном из своих театральных костюмов. Как же хорошо она знала тогда его тело, каждый его контур, каждое крошечное несовершенство. Ее альбомы для рисования были полны его портретов. Она могла отвести целую страницу только для одного его носа, пытаясь уловить мягкие очертания. Или для его рта – тонкие губы, небольшая щербинка между передними зубами, через которую он умел свистеть.

После обеда, когда они, бывало, ходили купаться в Бухту Гагары, Ронда соединяла веснушки на его спине и плечах, к которым, увы, теперь не могла прикоснуться, и говорила, что они похожи на созвездия, и описывала каждый рисунок, который она там разглядела. Иногда казалось, будто вся его жизнь выложена в виде этих «рисунков» на его спине – Ронде оставалось лишь прочитать ее, постичь смысл каждого изображения, как будто она какой-то древний звездочет или цыганка, гадающая по чайным листьям на дне чашки.

Когда Питер присел на край ее кровати, Ронда подумала о том, как сильно он изменился, о том, каким незнакомым кажется теперь его тело. Живот нависал над ремнем джинсов, плечи ссутулились. Когда же Питер начал сутулиться? Он всегда держался прямо, гордо, как будто с вызовом расправляя плечи.