Через прорехи в тенте по бунтовщикам ударили из мушкетов, и всё окончательно заволокло сизым дымом, выстрелы смолкли и разгорелась рукопашная схватка. Прежде чем меня заметили, я пригнулся и метнулся к ближайшему шатру. Только укрылся в нём, и в круг фургонов ворвался второй кирасир; стоптал кого-то и сам свалился на землю с вогнанным под мышку штыком.

Следом через баррикаду из тел перескочили ещё двое верховых, и послышалась частая стрельба с противоположного края цирка, так что я не стал ввязываться в безнадёжное противостояние, перебежал на другую сторону шатра, распорол его боковину и столь же незатейливым образом забрался в соседний.

А там горело солнце. Пусть много меньше и не столь яркое как наше небесное светило, но в остальном ничем не уступавшее настоящему.

Живое…

Солнце!

Солнце заливало всё кругом мягким тёплым свечением небесного эфира, рвавший незримую стихию шторм остался за пределами шатра, внутри царило благостное умиротворение. Ангелы небесные, до чего хорошо!

Сгинула головная боль, перестали крутить левую руку приступы острой ломоты, стихло жжение ангельской печати на спине. Я просто стоял и наслаждался согревавшим душу теплом, да ещё щурился и разглядывал зависший под куполом кусок янтаря с кулак величиной, который испускал золотистое сияние и плавился от переполнявшей его мощи, беспрестанно менял форму и кипел, но не сгорал. Небесный эфир принял материальное воплощение, соединившись в единое целое с окаменевшей смолой, и этот удивительный союз ломал разум невозможностью и немыслимостью своего существования.

Но мне было хорошо. Янтарь плавился и сиял, не в силах удержать влитую в него силу, и та постепенно выплёскивалась в пространство, чудесным образом наполняла моё тело бодростью, а сознание эйфорией. Я бы и вовсе отрешился от неприглядной действительности, зажмурился и позабыл обо всё на свете, но мешала болезненная пульсация, вбивавшая, вбивавшая и вбивавшая незримые гвозди в левое запястье – это в такт биению сердца пульсировали чётки святого Мартина.

Я опустил взгляд, впервые оторвав его от рукотворного светила, и только тогда осознал, что вся немалых размеров арена исчерчена сложной вязью магических формул. Символы, письмена и фигуры сплетались друг с другом воедино так, что невозможно было сходу разобрать, где заканчивается один элемент схемы и начинается другой. А в центре…

В центре под солнечным камнем, испускавшим такое ласковое и тёплое сияние, изломанными лучами свастики замерли восемь детских тел. Всем – от двух до трёх лет, у всех – кожа покрыта глубокими старческими морщинами, словно нечто не просто выпило их жизни, но пожрало само отмеренное небесами время.

Мне многое довелось повидать и в Лаваре, и на службе во Вселенской комиссии, но тут к горлу подкатил комок тошноты. Я согнулся в приступе рвоты, а выпрямился уже собранным и отрешённым, с жгучим желанием сжечь на медленном огне устроившего эдакую пакость выродка. Сияние сотворённого в ходе ритуала философского камня больше не вызывало противоестественной эйфории, а его лучи скорее опаляли кожу, нежели согревали.