В паху очень много сосудов, несущих кровь. Очень. Их вообще много, тех сосудов, но в паху – особенно. И если их повредить – организму очень, очень не понравится. Особенно если вскрыта бедренная артерия. Минута – и тебе каюк! Если, конечно, вовремя не оказать помощь, если не зажать сосуд, буквально фонтанирующий кровью.

Вероятно, он даже не понял, что случилось, – жгучая, острая боль, а затем слабость, головокружение, предсмертные картинки – например, воспоминания о прожитой жизни… Так по крайней мере описывают смерть от потери крови. Проверять, верно ли описывали выжившие наблюдатели, у меня нет ни малейшего желания, и надеюсь – никогда я это все не проверю.

Забулькало, зафонтанировало, кровь залепила мне глаза, и я промахнулся – ткнул не туда, попав во что-то мягкое, и это мягкое завопило, зашипело дурным голосом, изрыгая ругательства, связка из которых была мне незнакома – местные идиоматические обороты. Впрочем, если отбросить экзотичность, местные мотивы, ругань мало отличалась от той, что употребляли мои особо продвинутые земляки. Например, мой прадед, которого я еще успел захватить живым, выражался не менее витиевато, например: «…твою в крестину гробину мать!» Я всегда очень жалел, что так и не успел узнать у моего воинственного предка, как это – в гробину? И главное – зачем?

Пораненный колдун сделал огромный прыжок, что-то сверкнуло, как электросварка, ослепило, и я уже на ощупь нашел второго, уцепив его за штанину. Не обращая внимания на руки, вцепившиеся в мою задыхающуюся глотку, я пилил, резал, кромсал ненавистное супостатское тело, пока оно не обмякло и руки не разжались, сразу как-то похолодев, будто тепло мгновенно испарилось, оставив место для лютой зимней стужи.

И все. Все закончилось. Тишина, звон в ушах, запах крови и дерьма.

На всякий случай ощупал себя сзади, понюхал руку – нет, чисто! Не мое! Защупал штанины… нет, и «малого испуга» не отмечается – удержал!

Следом ощупал свое – не свое тело на предмет разрушений – вроде ничего не болит, ран и переломов вроде как нет! Жив-здоров Иван Петров! То есть – Петр Шишкин.

Прочистил глаза, что удалось не сразу, и после некоторых усилий, медленно, все еще ожидая укола боли или хруста сломанных костей, встал, глядя на дело рук своих. А руки мои потрудились недурно, так, что хотелось тут же отбежать в сторону и выблевать содержимое желудка. Не на покойников же блевать? Нужно ведь иметь хоть какое-то почтение к смерти, даже если это смерть твоих врагов!

Фейри. Лица бледные, даже белые – как мел. Что совсем не вызывает удивления, крови из них вылилось – море разливанное, как говорила моя бабушка. Не про фейри говорила, а вообще.

Кровь частично впиталась в землю, частично растеклась по унавоженной земле темно-вишневой лужицей, в которой весело копошились жучки и мгновенно налетевшие мухи. Зеленые жирные мухи ползали и по искромсанным останкам тех, кто когда-то был гордым представителем племени маленьких людей, сумевших отстоять напор размножающегося, как крысы, человечества.

Я смотрел на покойников, вперивших в бирюзовое небо взгляд своих не менее голубых, но уже поблекших глаз, и в душе не было ничего, кроме усталости, сожаления и досады – ну зачем они ТАК? Неужели нельзя жить спокойно – растить детей, любить, строить дома и сажать деревья? Делать то, что положено делать нормальному человеку, мужчине, который не будет пытаться за жалкие желтые кружочки убивать красивых молодых женщин! И некрасивых – тоже. Кто вы такие? Как вы посмели? Как у вас вообще поднялась рука на красоту?!