В пламени одинокой свечи отражалась каменная кладка сводчатого потолка, на котором поблескивали капли.
«Так, теперь понятно, откуда здесь сырость и прохлада. Меня перенесли в какой-то подземный каземат. Таких в старых крепостях множество, как и подземных ходов. Зачем? Не проще было унести если не на катер, то в здание тюрьмы. Там отомкнуть нары и положить на них. Или я что-то не понимаю? Но это, несомненно, подземелье, тут ни один человек не ошибется, тем более историк. Видал я раньше такие, и много раз».
Темнота отступала, превращаясь в сумрак — просто глаза понемногу привыкли, стали лучше видеть. Слабое свечение исходило от каменной ниши, и вскоре Иван Антонович разглядел в ней небольшое оконце — сквозь темное стекло проглядывало нечто более светлое. Взгляд наскоро оценил попавшее под обзор зрелище — насквозь непонятное.
«Так, в пяти шагах от края топчана, на котором лежу, дверь. Да, это именно она, подогнанная из крепких досок. Ручки на ней нет, зато в наличии замочная скважина больших размеров или отверстие. Рядом с ней какая-то конструкция из кирпичей — от пола до потолка, и они явно скреплены цементным раствором. Похоже на печь? Да, это именно она! Зимой ведь в подвале жутко холодно, а тут вот такой обогреватель. Вот смеху то будет, если в этой камере сидел Иоанн Антонович! А что тут такого — сколько времени прошло, архивные документы редки, а музейные работники могли и ошибаться. Да, смеху будет много — бывший следователь Иван Антонович лежал в камере бывшего императора Ивана Антоновича. Фамилии, правда, у нас с ним разные, но так у царей их никогда не употребляют, да и зачем они им. Надо хорошенько оглядеться вокруг, да людей позвать — должен же быть тут хоть кто-то. Может это все мираж вокруг, или сон дурной?! Либо самая натуральная галлюцинация? Бред моего больного воображения»
Сделав над собой усилие, Никритин поднялся и сел на жесткое ложе, потрогал пальцами суровую ткань. Сукнецо ворсистое, немного колючее, из дешевых. Такие были в его детстве, пусть и не послевоенном, но страна тогда жила не очень хорошо, на полках магазинов всего не хватало — порой даже хлеба не было, перебои постоянные. Нет, эта ткань под ладонью добрая, теплая на ощупь, приятная, что сказать.
— Хм… Гм…
Голос не слушался, из горла раздавался хрип. Иван Антонович от удивления схватился руками за челюсть, чувствуя, что она у него отвисла от изумления. Еще бы не быть ошарашенным — комната в подземелье оказалась самой натуральной. Похожа камера на пенал — шагов десять в длину, шесть в ширину. Добрую треть ее занимала печь и топчан, застеленный сукном. Вместо подушки толстый валик из свернутой ткани — потому и шея надрывно болела, слишком жесткая такая подушка была. Одеяло из времен армейской молодости, только гораздо хуже — колючее слишком и тонкое, под таким зимой холодно спать.
— Это куда же я попал?!
Голос прозвучал чуть хрипло, растерянно — но самое важное — Иван Антонович его не узнал, хотя такое было совершенно невозможно представить раньше. На секунду промелькнула мысль, что может, переболел еще чем-нибудь, оттого и звуки стали немного другими.