Да и питались они за столом узника ежедневно по два раза — в обед и ужин. Перемен в блюдах должно быть пять, но арестанту хватало и одной, зато тюремщикам оставалось по две. Распорядок тем самым соблюдался, а кто что съел, то кому какое дело! Наоборот, пользу приносили обжорством, демонстрирую, что пища не отравлена. Да и кому их травить — на офицеров гарнизона все готовили на особой кухне, по приказу коменданта каптенармус закупал продукты.

«Когда соизволение наше будет в какое другое место арестанта перевесть, тогда прислан будет генерал-адъютант князь Голицын или генерал-адъютант барон фон Унгерн с именным указом за подписанием Собственной нашей руки. А кроме оных хотя бы кто и с именным указом приехал и стал требовать арестанта, тому не верить и задержать под караулом.

Ежели случится (от чего Боже сохрани) в крепости опасный пожар, то арестанта, накрыв епанчею так, чтоб никто его видеть не мог, свесть на щербот и из крепости вывесть в безопасное место».

Поручик вернулся обратно в каменный пенал, запер дверь на внутренний засов. Обойдя шкафчик с деревянным табуретом, снова приник глазом к замочной скважине. И тяжело вздохнул, сетуя на свою злосчастную судьбу. Нет, деньги, конечно, скопились приличные — две тысячи рублей, включая ту тысячу которой облагодетельствовал осенью глава Тайной экспедиции. Вот только переданная им инструкция была дополнена самой императрицей собственной рукою последним пунктом.

Чекин непроизвольно сглотнул — они с Власьевым сразу догадались, что произойти может. Кровью попахивало от тех вычурных строк, смертью того, кого они оба люто ненавидели, томясь вместе с ним в заключении на Ореховом острове, где стояла Шлиссельбургская крепость. Два года не видеть пристойных женщин, достойных офицерского чина, очень тяжело, а от старой и прыщавой портомойки уже от души воротило — грязная и вонючая зело. Участи такой горемычной никому не пожелаешь, но может быть придет скорое освобождение?!

Поручик стиснул рукоять шпаги, это прогоняло сон — ему опостылели постоянные ночные дежурства. В памяти отчетливо проявились написанные императрицей страшные слова, которых не было при прежних правителях Российского государства:

«Ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришел с командою или один и захотел арестанта у вас с собою взять, то оного никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что опастись ее можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать».

Страшным веяло от таких строчек, написанных «матушкой-царицей», будто прознала самодержица про промысел вражеский. А то и хорошо им двои — живо обагрят сталь клинка. Надоело томиться в заключении добровольном, и если смерть этого паршивца станет для них освобождением, то они ее будут вместе терпеливо ожидать.

Вот только как узнать, когда придет такой день нападения супостата? И кого из них? Кто припожалует — пруссаки или свеи? И будут ли вражины промысел свой здесь воровской чинить, если до столицы всего несколько часов плыть по течению на весельном баркасе?