В октябре 1977 года, после гастролей в Москве, мы наконец переехали в только что построенное и еще пахнущее свежей краской здание. Так начался расцвет Художественного академического театра имени Райниса – «Дайлес», точнее, его триумфальное шествие.

В то время театром руководил замечательный латышский режиссер Арнольд Лининьш, который ставил действительно уникальные спектакли: по Шекспиру, Ибсену, Олби, Чехову, Брукнеру, Радзинскому, Блауманису, Райнису… И каждый из этих нашумевших спектаклей был обыкновенным чудом. Например, чеховская «Чайка», показанная в Москве в 1977 году, имела огромный успех и получила высочайшую оценку и признание как у зрителей, так и у критиков.

«В пьесе Антона Чехова «Чайка» Ивар Калныньш сыграл «русского Гамлета» – Треплева. Ансамбль актеров подобрался поистине великолепный: Аркадина – Вия Артмане, Сорин – Валентин Скулме, Дорн – Юрис Стренга, Полина Андреевна – Дина Купле.

Актеры вспоминают, что Треплев давался Ивару трудно. Это неудивительно, поскольку рефлексирующий чеховский герой был не близок жизненной активности и конкретности Калныньша. К тому же это была не традиционная постановка Чехова, а новаторское прочтение классика. Режиссер-постановщик Арнольд Лининып и режиссер Карлис Аушкап попробовали увидеть другого Чехова, перенесенного в современный мир, с его нервозными ритмами, усиливающими одиночество и эгоизм, боль и нереализованные надежды. В этой «Чайке» нет ни традиционного озера, ни утонченности, ни поэтических звучаний. Режиссер и сценограф Илмар Блумберг предложил актерам и зрителям мрачную, замкнутую среду – оголенную сцену с продолговатым пьедесталом в центре, похожим на катафалк, который хоронит мечты героев.

Герой Ивара Калныньша Треплев с болью рассказывал о том, что чувствует человек, который, проснувшись однажды утром, видит, что озеро высохло. Эта фраза была как эмоциональный ключ: все внутренние озера героя тоже иссякли, остались только воспоминания о былой их красоте. Треплев Калныньша жил на оголенных нервах, и каждое прикосновение к ним вызывало острейшую боль. Он жаждал любви и ощущал ее горечь» (Из книги Гуны Зелтини. «Ивар Калныньш. Мужчина, которого ждут». Перевод с латышского).

Простите, если собьюсь на пафос, но ничто мире не может сравниться с эфемерностью театрального спектакля. Разве что рисунок на воде. Спектакль сыгран – и его больше нет. Два часа и – смерть… Завтра родится следующий спектакль, но он будет совсем другим… И нельзя ничего повторить, нельзя сыграть под копирку, чтобы было точь-в точь как вчера…

Телевидение в ту бытность записывало почти все спектакли. Запись шла при публике. Без искусственного смеха за кадром. Он был и не нужен: если в «Дайлес» играли комедию, то смех всегда был настоящим, да такой, что от него сотрясались стены. А серьезные спектакли – драмы, снимали обычно по утрам, во время репетиций. Телевидение оплачивало театру аншлаги.

Настоящий художник должен быть голодным… и босым!

Открою вам маленькую тайну: в советское время в театрах существовал план по… зрителям. Для нашего театра «Дайлес», например, планом считалось заполнение зала на 99,9 процента, в Оперном театре план был ниже – достаточно было 60 процентов зрителей. Работали без выходных, как на заводе. Сейчас это звучит дико, но что поделать, если такие нормативы существовали? Из песни слова не выкинешь…