С другой стороны, а что делать актеру на родине, где не снимается кино? Зарывать талант в землю? Раздавать злые интервью? Страдать комплексами от невостребованности?
В проекте Екатерины Рождественской
В Москве мы с женой Лаурой часто видимся с земляком – актером Андрисом Лиелайсом и его женой Ириной
С дочками
Все это не в характере Калныньша. После развала Союза Ивар ушёл не в бизнес, не в ностальгию по советской кинославе, а в свою любимую профессию. И стал актёром-брендом Латвии на всём постсоветском пространстве.
– Ивар, вас часто обвиняют в космополитизме и чрезмерной лояльности к России?
– Я актёр, а у людей искусства как бы нет национальности. Театр и кино – вот это моё государство. В России у меня друзья, работа, с этой страной связана масса дорогих мне воспоминаний. А значит, неважно, какие гимны поём, – цвет клавиш на пианино от этого не меняется.
– Подождите, а как же национальное самосознание, самоопределение?
– Национальное самосознание – это хорошо. И в самоопределении много плюсов. Но когда между культурами происходит диффузия, то она дает подпитку каждой из них. Замыкаясь в закрытом пространстве и варясь в собственном соку, любая культура обречена на умирание.
– Сказали бы вы об этом нашим политикам!
– Зачем? Я человек творческий. Кино – вот мое государство!»
(Газета «Суббота», 1997 год)
В 90-е рухнуло решительно все – в том числе и театр. Народ просто перестал туда ходить, значит, нужно было что-то радикально менять. Все развернулось на 180 градусов, перестроиться было трудно, потребовалось длительное время, чтобы вернуть людей в зрительные залы. Говорю об этом не без боли. Потому что это часть моей жизни. Я пришел в театр «Дайлес» на втором курсе, стал работать внештатным актером, а только потом меня зачислили в штат.
Я проработал на этой сцене 25 лет, а потому до сих пор мысленно называю театр «Дайлес» – «мой театр».
Если вы когда-нибудь бывали в Риге, не могли не запомнить это здание на улице Бривибас (бывшей улице Ленина) – авангардистский куб из стекла и бетона. Туристы мечтали хотя бы сфотографироваться рядом с этим диковинным сооружением, не говоря уже о том, чтоб попасть вовнутрь, на спектакль. Сесть в бархатное кресло, надеть наушники с переводом, (спектакли игрались на латышском языке) и посмотреть на «живую» Вию Артмане.
И никто из зрителей не знал, что вся эта роскошь по-советски была ужасно неудобной для тех людей, которые там работали. Здание строилось десять лет. До этого проект долго согласовывался, в результате чего устарел уже к моменту строительства. Затем обнаружилась масса каких-то недоделок, которые начали активно устранять. Но даже после долгожданной сдачи театра в эксплуатацию, в нем мало что функционировало нормально. Гримерки неудобные, а с вентиляцией была вообще беда: в оркестровой яме остро чувствовался запах кофе из кафе.
На отдыхе
Кальян для антуража
Первый спектакль мы сыграли весной прямо перед строителями театра. Это была «Премия» по пьесе Александра Гельмана. Я играл бригадира-правдолюбца, того самого, роль которого в московской постановке с блеском исполнял Евгений Леонов. Этот спектакль был поставлен еще в старом театре, шел в фойе, и получалось, что публика присутствовала на собрании трудового коллектива.