Домашние не вспоминали о Ванятке, даже Степан хмурился, когда жена об умершем сыне заговаривала. Они вели себя так, словно и не было мальчонки, словно накрыли свою память каменной плитой. Им было легче вычеркнуть ребенка из памяти, чем терзать душу разговорами о нем.

Но Прасковье для медленного растворения горя — а быстрого в такой беде и не бывает — требовались постоянные упоминания о сыне. Пока о Ванятке говоришь, он как бы еще и здесь. Марфа единственная понимала Прасковью, потому что в меньшей силе, но то же самое переживала. И, улучив момент, молодые женщины шептались, вспоминали Ванятку: как у него первый зубик прорезался, как он на Марфину грудь тыкал — дайте это, а на мамину ручками махал — не хочу. Как он всегда бочком катался, даже у своей лошадки стремена оборвал и вообще любил вторым на Васяткину лошадку залезать… Они вспоминали и плакали. Короткая жизнь человека, оборвавшаяся, продолжения не имеющая, все-таки накопила события. Ванятка ведь был: ел, спал, смеялся, проказничал — жил, хотя и недолго.

Степану решительно не понравилась идея отправить Петра с семейством в Омск. С какой стати? У Петра известно что с головой… то есть неизвестно, но в родных стенах за ним есть пригляд. Марфа — женщина деревенская от корней волос до кончиков ногтей. Бросить ее в город — все равно что рыбу заставить жить на суше. Кому и с чего вдруг понадобились эти перемены?

— Нам! — сказал отец.

— Кому «нам»? — гневался Степан. — Мать! Анфиса Ивановна!

Анфиса отвернулась, давая понять, что в споре участвовать не собирается.

— Обсуждению не подлежит, — отрезал Еремей.

— Прям-таки? — упорствовал Степан. — Голосование прошло? А кто в нем участвовал? Протокол подписали? Никуда они не поедут!

— Я сказал — поедут! — гаркнул Еремей и ударил кулаком по столу.

Красный, взбешенный, каким его редко видели, он заставил сына оторопеть.

— Есть многое на свете, друг Горацио… — доктор, минуту назад опрокинувший не первую рюмку, икнул, — что и не снилось нашим мудрецам. Шекспир, Степа, «Гамлет». Ты, Степан, не Гамлет, не принц датский, а кто тут мудрец — известно… то есть мудрица… есть такое слово? Радуйся, что у нее, — Василий Кузьмич покрутил возле виска пальцем, — часовой механизм завелся, затикало…

— Мы поедем, Степа, так лучше, — подала голос Марфа.

Она посмотрела на Степана с такой любовью и благодарностью, что он растерялся.

— Петька, ты чего молчишь? — обратился к брату Степан.

— Гы-гы-гы, — дурашливо и привычно ответил Петр. То ли не понимал о чем речь, то ли, как всегда, прятался в раковинку.

— Раз пошло такое заседание, — продолжил злой Степан, — то в повестку дня вносится еще один вопрос. Вернее, сообщение. Мы с Прасковьей и с сыновьями… с сыном, — болезненно дернув головой, поправился он, — отделяемся. После святок съезжаем. Я организую коммуну, сейчас в окружкоме вопрос решается, не отпускают с руководящей должности, считают… Не важно! Я для себя все решил! Мать? — повернулся он к Анфисе, ожидая протестов, угроз и уговоров.

— Еда стынет, — сказала Анфиса. — Доктора унесите, опять за столом уснул.