Ищу среди них знакомых разведчиков и думаю о том, что мне уже никуда не уйти от этих людей в гимнастерках. И если они не возьмут меня с собой, я поплетусь за ними, как собачонка.
Коренастый солдат с двумя лычками на погонах, словно разгадав мои мысли, тенорком провозглашает:
— Братцы, а что, если пацанов к нам в батальон. У танкистов вон есть свой воспитанник.
Все оживляются, даже узбек, который только что отправлял нас к мамке.
Я смотрю на бойца, который стоит чуть поодаль, у него во всю щеку свежий рубец. Мне больно смотреть, и я отвожу взгляд в сторону.
— Хорошо, — первым перебивает молчание узбек, — будем спрашивать капитан.
— Вы это серьезно, — угрюмо говорит боец со шрамом, подходя ближе. — Пацаны на фронте…
— Мне в Каменку надо, — внезапно говорит Мариан. Ну хоть бы сказал это не сейчас, когда на нас устремлены взгляды солдат, а потом как-нибудь, думаю я.
— Вот видите, — говорит сомневавшийся.
— Нет, нет, я с вами, — вырывается у меня.
И тут солдаты начинают смеяться.
— Ишь ты, доброволец, — говорит розовощекий, который предложил нас взять в батальон.
Серьезен только боец со шрамом.
— Затеяли дело, а теперь ржут, — говорит он укоризненно.
Потом кладет мне ладонь на плечо и, кивнув Мариану, уводит нас. Солдаты расступаются, давая дорогу.
— Поговорим с комбатом, — на ходу бросает он.
Капитан Гурьянов только что вошел в дом. После пыльного зноя дороги здесь прохладно и чисто. «Молодец, Валюша, постаралась». Гурьянов знает, что это дело ее рук. Он снимает потную изнутри фуражку, расстегивает воротник гимнастерки и с удовольствием оглядывает комнату, потирая ладонь о ладонь. Это его давняя привычка. Вот так, бывало, войдет в класс, обведет взглядом ряды парт и, потерев ладонь о ладонь, начнет урок.
До армии Гурьянов учительствовал.
Так получилось, что сразу после строительного института он стал учителем математики.
В военкомате не придали никакого значения тому, что Гурьянов учитель. Его военно-учетная специальность — сапер. В саперах он и ходит с начала войны. К 1943 году, когда он получил отдельный батальон, за ним уже закрепилась репутация знающего свое дело командира.
Но однажды ему передали из штаба письмо, которое напомнило, что он педагог и что с этим приходится иметь дело даже на фронте. Писала некая старушка, она просила товарища начальника присмотреть за внучкой Валентиной.
«Матерь ейная померла, когда девочке шел пятый годок. Отец на фронте. А она, Валентина, тайком от меня, старой, на фронт подалась. И ведь дите совсем. А на фронте одни мужики. Уж не сочтите за труд, товарищ начальник, присмотрите за девчонкой, да построже, пожалуйста».
Чтобы не смущать девушку, Гурьянов в дальнейшем старался ничем не выказать своего особого внимания к ней. Но в нужную минуту оказывался рядом. По-видимому, он был неважным конспиратором, потому что Валентина все же заметила это. Постепенно оба привыкли к непроизносимому вслух, но проявляемому в незримых поступках и невинных мелочах чувству взаимной симпатии.
Вот и сейчас, заглянув в соседнюю комнату, Гурьянов увидел койку аккуратно застеленной. На подоконнике в бутылке с отбитым горлышком цветы. Ну, это уж ни к чему, подумал он, цветочки. А в глубине души шевельнулось что-то теплое и нежное.