Цветы были полевые, синие, желтые, белые. Он не знал, как они называются, знал только, что белые душистые соцветия — кашка. Он видел их на бруствере окопа, когда над ним кружились мохнатые шмели, или на полянах, примятых солдатскими подошвами. Оказывается цветы еще можно дарить и украшать ими жилище. Гурьянова поразила эта истина, как будто он открыл ее только сейчас.

Последние недели были изнуряющими. Немцы поспешно откатывались. Войска фронта торопились выйти на Государственную границу, в сутки проходили десятки километров. Тылы не поспевали. Солдаты падали с ног от усталости, но у всех на устах одна-единственная фраза «На Берлин!».

Еще накануне Гурьянов получил приказ расположиться на хуторе и ожидать прибытия представителя погранвойск, в контакте с которым батальону надлежало восстанавливать Государственную границу. Когда это произойдет, неизвестно, все зависит от того, как будут развиваться события.

Пересилив желание лечь, капитан поднялся с койки. Старые половицы протяжно заскрипели. Интересно, где хозяева этого дома? Гурьянов подумал, что последнее время все чаще удавалось входить в уцелевшие селения. Если так пойдет, может, к зиме все кончится. Или лучше не загадывать. В жизни вообще все наоборот. Плохое, неугодное людям — война, разлука, болезнь — тянутся бесконечно, а то, что хотелось бы видеть продолжительным, — молодость, согласие, любовь — скоротечны. Вот и полевые цветы такие красивые, а быстро вянут. Совсем недавно собрала их Валюша, а стебли уже начинают заламываться и морщатся листья. Гурьянов усмехнулся самому себе. Он никогда не был склонен к лиризму, а тут… Должно быть, потому, что давно не оставался наедине с самим собой. Находясь на людях, командуя батальоном, думать отвлеченно не приходится.

В соседней комнате, где ефрейтор Смыга возится со штабным хозяйством, слышатся чьи-то возбужденные голоса.

— Тихо вы, капитан отдыхает, — доносятся до Гурьянова слова Смыги.

— Я говорил: тихо, так нет, разбудили человека, — ворчит Смыга, когда капитан появляется в дверях.

— Ладно. В чем дело? — разглядывая вошедших, спрашивает капитан.

— Тут ребята прибились, просятся к нам в батальон, — объясняет солдат со шрамом.

— Куда просятся? — делая вид, что не расслышал, строго переспрашивает Гурьянов.

— В часть к нам, воевать желают, особенно этот, поменьше.

— За чем же остановка?! — не без иронии говорит капитан.

Солдат не замечает этого и доказывает, что кое-кто не прочь взять пацанов.

Гурьянов молчит под бременем вновь навалившихся на него педагогических забот. Нет, наверное, никогда не оставят они его в покое. Работая в школе, Гурьянову приходилось заниматься воспитанием, но какое пособие может ему подсказать, как поступить, когда какие-то мальчишки просят, чтобы их взяли на войну.

— Значит, кое-кто считает, что ребят надо зачислить в батальон? — уточняет капитан.

— Да, считают, — неуверенно подтверждает солдат, начиная улавливать неудовольствие комбата.

— А что из этой затеи получится, вы задумывались? Дети на войне.

— Мы и так все время на войне, — вырывается у меня.