Первая рукопись начинается с прямого заявления: «Зарплаты определяются жестокой борьбой между капиталистом и рабочим. Капиталист неизбежно побеждает. Капиталист может дольше прожить без рабочего, чем рабочий без капиталиста». Если капитал — это не что иное, как накопленные плоды рабочего труда, то государственные доходы растут только тогда, когда он производит все больше товаров. Его собственный труд все больше противостоит ему как чужая собственность, и средства его существования и деятельности все в большей мере концентрируется в руках капиталиста». Даже в благоприятных экономических условиях судьба рабочего — это неизбежно перенапряжение и ранняя смерть, превращение в машину и порабощение капиталом. Труд становится внешним существованием, которое существует вне его, независимо от него и враждебно ему. Жизнь, которой он наделяет объект, противостоит ему как чужеродная и враждебная. Этот образ приходит к Марксу из одной любимой книги, «Франкенштейна», — истории о чудовище, которое восстает против своего создателя. Некоторые ученые и утверждают, что между мышлением молодого и зрелого Маркса существует радикальный разрыв. Но и этот анализ, и его выражение явно работа того же самого человека, который двадцать лет спустя доказывал в «Капитале», что средства, которыми капитализм поднимает производительность труда, «деформируют рабочего, превращая его в обломок человека, они понижают его до уровня машины, уничтожают подлинную суть труда, превращая труд в мучение. Они отдаляют от него интеллектуальные возможности трудового процесса, превращают время жизни в рабочее время и тащат его жену и детей на алтарь капитала».
В августе 1844 года, пока Женни Маркс гостила у своей матери в Трире, двадцатитрехлетний Фридрих Энгельс пришел к Карлу пригласить его в свою парижскую квартиру. Они уже как-то раз мельком встречались в редакции «Рейнише цайтунг», и еще до их встречи на Маркса произвела большое впечатление «Критика политической экономии», которую Энгельс предложил «Дойче-францозише ярбюхер». И можно понять почему: хотя он и считал, что общественные и экономические силы движут локомотив истории, у него не было прямого знания капитализма в деле. А Энгельс как раз и находился в том положении, которое позволяло ему просветить Маркса — будучи сыном и наследником немецкого текстильного фабриканта, владевшего фабриками в Манчестере, — сердце Промышленной революции и месте рождения «Лиги против хлебных законов», городе, забитом чартистами, оуэнистами и социалистическими агитаторами всех видов. Энгельс переехал в Ланкашир осенью 1842 года якобы для изучения семейного дела, но на самом деле с намерением вести научные наблюдения, понять человеческие последствия викторианского капитализма. Днем он был прилежным молодым управляющим на текстильной бирже, а несколько часов спустя переходил на другую сторону, исследуя улицы и трущобы городского пролетариата, чтобы собрать материал для своей ранней книги — «Положение рабочего класса в Англии» (1845).
Хотя Маркс и Энгельс провели в Париже вместе 10 дней, сведения об их разговоре дошли до нас в единственном предложении, написанном Энгельсом более чем через 40 лет: «Когда я приехал к Марксу в Париж летом 1844 года, стало очевидным наше полное согласие во всех теоретических вопросах. Совместная работа началась с того времени». Они дополняли друг друга совершенным образом — Маркс со своим богатством знания и Энгельс со свои знанием богатства. Маркс писал медленно и мучительно, с бесчисленными зачеркиваниями и исправлениями, тогда как записи Энгельса аккуратны, точны и элегантны. Маркс большую часть своей жизни жил в неустроенности и нужде, Энгельсу удавалось работать полный рабочий день, писать книги, письма и журнальные статьи и находить время для удовольствий буржуазной жизни. Однако, несмотря на свои очевидные преимущества, Энгельс с самого начала знал, что никогда не будет главным в их дуэте. Без жалоб и ревности он, как само собой разумеющееся, принимал тот факт, что его обязанностью было обеспечение интеллектуальной и финансовой поддержки, которая делала возможной работу Маркса. «Я просто не могу понять, — писал он, — как кто-то может завидовать гениям, ведь гений — это нечто особенное, и мы, кто этого не имеет, знаем, что оно изначально недостижимо, и чтобы завидовать такому, надо быть недалеким, мелочным».