Другие почитатели Маркса также признавались, что у них стекленели глаза, пока они с трудом продвигались через непонятные первые главы. «Пожалуйста, скажи своей жене, — писал он Людвигу Кюгельману, своему другу в Ганновере, — что главы «Рабочий день», «Кооперация, разделение труда и машинное оборудование» и «Первоначальное накопление» — наиболее удобочитаемые. Тебе придется объяснить ей непонятную терминологию. Если будут еще какие-то вызывающие сомнения моменты, я буду рад помочь». Когда великий английский социалист Вильям Морис читал «Капитал», он «от души наслаждался его исторической частью», но признался: «Мозг испытывал муки замешательства при чтении чисто экономической теории этой великой работы. Но я прочел ее и буду надеяться, что какая-то информация сохранится во мне». Это оказалось в любом случае хорошим капиталовложением: I том, принадлежащий Морису, в роскошном, богато украшенном кожаном переплете был в мае 1989 года продан на аукционе за 50000 долларов.

Полнейшее непонимание, а не политическая враждебность могло объяснить отсутствие откликов на первую публикацию «Капитала». «Молчание по поводу моей книги беспокоит меня», — раздражался Маркс. Энгельс старался раздуть любопытство, посылая враждебные, написанные под псевдонимом, рецензии в немецкие газеты, и настаивал, чтобы Маркс и его друзья сделали то же самое. «Главное, чтобы книгу обсуждали снова и снова, неважно, как именно, — говорил он Кюгельману. — По словам нашего старого друга Иисуса Христа, мы должны быть невинны, как голуби, и мудры, как змеи». Кюгельман сделал все, что только мог, поместив статьи в паре газет Ганновера, но поскольку он сам еле-еле понял книгу, эти статьи были не слишком вдохновляющи. «Кюгельман с каждым днем становится все более глуповатым», — кипел от злости Энгельс.

За четыре года было распродано 1000 экземпляров первого издания. И хотя Маркс утверждал в послесловии ко второму изданию (1872), что «та высокая оценка, которую получил «Капитал» в широких кругах немецкого рабочего класса, — лучшая награда за мои труды», кажется невероятным, что эти книги доходили до многих рабочих. Впрочем, ряд статей Иосифа Дицгена, написанных для «Демократише вохенблат», позволил им ознакомиться с основными поднятыми проблемами. «Немногие книги были написаны в более трудных условиях, чем эта, — писала Женни Маркс. Если бы рабочие имели хотя бы слабое представление о тех жертвах, которые были принесены для этой работы, написанной только для них и ради них, они, возможно, выказали бы больший интерес». Но как они могли, если учесть объем этого труда и малопонятный для них предмет исследования? Как писал сам Маркс, «политическая экономия остается незнакомой наукой в Германии».

Однако в других местах такой интерес появился. В январе 1868 года, через два месяца после публикации, лондонская «Сэтеди ревю» включила «Капитал» в сборник недавно изданных немецких книг. «Взгляды автора, как мы их понимаем, может быть, и фатальны, — писали они и, подводя итог, отмечали: — Но что вне всякого сомнения — так это убедительность его логики, сила риторики и то обаяние, в котором он представляет скучные вопросы экономики». Заметка в журнале «Контемпорари ревю» через 5 месяцев заключала в себе патриотический выпад в сторону немецких экономистов: «Мы не думаем, что Карл Маркс может многому научить нас». Но далее отмечалось, что «автор не забывает о главном интересе человека — о проблеме голода и жажды, именно это лежит в основе данной науки».