ГД взял трубку. Похоже, он не очень обрадовался, услышав голос Эден, хотя сам разыскивал ее вот уже несколько часов. Эден не понимала, за что он на нее разозлился. Итоги совещания с американцами расстроили его еще больше.

— То есть немцы обо всем этом знали? — возмутился шеф. — Ну, тогда это вообще черт знает что!

— Было бы преувеличением утверждать, что они обо всем знали, — успокоила начальника Эден. — А как бы мы, по-вашему, отреагировали на это непонятное письмо по мейлу?

ГД пробурчал что-то невнятное, и Эден перешла к следующему вопросу:

— Вам известно, что у Захарии Келифи есть сестра в Швеции?

— Нет. — В голосе Бустера слышалась растерянность. — А почему это так важно?

— Я только хотела сказать, что мы сильно ошибались на его счет. Мы все время говорили, что у Захарии никого нет в Швеции. А теперь оказалось, что у него здесь сестра и дядя, с которым мы уже успели познакомиться.

Эден только сейчас поняла, что сказала. К чему такая таинственность? Почему Захария ни разу не упомянул про эту сестру? О ней ничего не сказано в его бумагах из иммиграционной службы, он ни разу не говорил о ней на допросах. До сих пор Эден думала, что все его сестры остались в Алжире. Что он скрывает?

— Вероятно, он просто не хотел втягивать ее во все это, — предположил ГД. — Ничего удивительного.

Но Эден не устроило такое объяснение.

— Здесь нечто большее, — возразила она. — Они, похоже, совсем не общаются. Если ее голос и есть в записях прослушивания его телефонных разговоров, то определить мы его не можем.

— Разумеется, в материалах прослушивания всегда остаются неидентифицированные голоса, — согласился шеф.

— А дядя, выходит, не счел нужным замалчивать ее существование, — заметила Эден скорее для себя самой, чем для Бустера. — Он говорил о ней как о естественной части жизни своего племянника.

— Полагаю, на сегодня об этом довольно, — оборвал ее ГД.

— Есть еще кое-что. — Эден нервно постучала пальцами по столешнице.

— Что еще?

— Неприятные новости.

Когда Эден рассказала шефу о результатах последней криминалистической экспертизы, тот пришел в ярость:

— Вы сами понимаете, что сейчас сказали?

— Думаю, что да. И не забывайте, я по-прежнему делаю все возможное, чтобы до конца разобраться с Захарией Келифи.

Когда через несколько минут они завершили разговор, у Эден было стойкое чувство, что она на правильном пути и что не кто иной, как Келифи, всячески мешает им добраться до конечной цели.

Когда Иоаким был маленький, он думал, что по облакам можно ходить. Сидя в самолете, он мечтал, прижимая нос к иллюминатору, выйти из салона и прогуляться, погружая ноги в мягкую белую массу, издалека напоминающую лежащий на горах снег.

— Ничего не получится, — смеялась мама, когда он рассказал ей о своих фантазиях. — Облака не более чем воздух. Ты провалишься.

Эти ее слова так напугали Иоакима, что надолго отучили смотреть в окно во время полета. Лишь став взрослым, он снова полюбил наблюдать за облаками в иллюминатор.

Самолет находился в воздухе уже несколько часов. Вечно ноющая подруга Иоакима осталась дома, отчего он чувствовал немалое облегчение. Он твердо решил по возвращении порвать с ней. Сейчас, как никогда, очевидно, насколько они разные. Он настроен идти вперед, а она — топтаться на месте.