– Продолжайте.

– Вот я наблюдаю планету. Парю над ней. Она скрыта за облаками. Но это не привычные нам облака, а ядовито-зеленые тучи, истерзанные ураганами. Я пронизываю облака, как спускающийся спутник. Там, внизу, океан. Но не синий, а красный, кипящий. Я погружаюсь в него глубоко-глубоко. Я что-то ищу… и не нахожу. Океан пуст.

– Ваш рассказ наводит на множество мыслей, – сказала Рейчел. – Начнем с цветовой гаммы. Красный цвет может быть исполнен глубокого смысла. А пустота океана – символ бесплодия, отражение вашей скорби. – Она на мгновение-другое задумалась, потом спросила: – А что вы искали в том океане?

– Понятия не имею.

– А если напрячься? Уверена, вы знаете, что вы там искали.

– Не Карен и Зуи!

– Дэвид! – с упреком в голосе воскликнула Рейчел. – Если вы полагаете, что образы в ваших снах не имеют символического значения, то чего ради вы вообще обратились ко мне?

Я резко открыл глаза. На лице Рейчел ни единой эмоции. Как ловко прячется ее эмпатия за занавесом профессионализма! Однако правду не скроешь: Рейчел проектирует на меня собственную горечь от потери семьи, приписывает мне собственные сиюминутные чувства.

– Я здесь, потому что не могу найти разгадку моим снам самостоятельно. Успел перечитать гору книг по теме, но они не помогли.

Рейчел мрачно кивнула: понимаю.

– Каким образом вы столь подробно запоминаете свои галлюцинации? – спросила она. – Проснувшись, вы их записываете?

– Нет. Они совершенно не похожи на обычные сны, которые чем больше пытаешься вспомнить, тем скорее забываешь. Это, кстати, что – характерная особенность нарколептических видений?

– Да, – вкрадчиво подтвердила Рейчел. – Ладно, продолжим. Карен и Зуи погибли в воде. Утонули. Руки Карен были наверняка изрезаны. Из головы, после удара о руль, тоже текла кровь. Вот вам и красный океан. – Откинувшись на спинку кресла, Рейчел смотрела в потолок и говорила как по писаному. – В ваших галлюцинациях отсутствуют люди, тем не менее вы испытываете сильнейшие эмоции. Вот вы упомянули кровавую битву. А сами вы когда-либо бывали в настоящем бою?

– Нет.

– Но вы знаете, что Карен билась за жизнь Зуи. Она сражалась за то, чтобы выжить. Вы же мне все это сами рассказывали!

Я закрыл глаза. Я избегал представлять в деталях, как именно погибла моя семья, однако время от времени сознание само рисовало жуткие подробности. После сальто в воздухе автомобиль упал в пруд крышей вниз, затонул и увяз в иле – там было примерно полметра вязкой грязи. Из-за короткого замыкания не действовал мотор, опускающий окна, а двери не открывались. Сломанные кости рук и ног Карен говорят о ярости, с которой она пыталась разбить стекла. Она была женщина маленькая, субтильная, но боролась до конца. Как рассказал мне санитар, бывший на месте несчастного случая, когда автомобиль наконец вытащили из ила и стали открывать дверцы, Карен была на заднем сиденье: одной рукой она прижимала к себе Зуи, другая рука свободно плавала – изрезанная, с разбитыми костяшками пальцев.

Было нетрудно догадаться, как все происходило. Когда вода стала заполнять автомобиль, а Карен тщетно пыталась открыть окна или двери, Зуи запаниковала. Любой запаникует в подобной ситуации, а ребенок тем более. При таких обстоятельствах одни матери продолжали бы искать выход, игнорируя вопли ужаса своего ребенка. Другие ничего бы не делали – только успокаивали ребенка и молились, чтобы поскорее прибыла помощь. Карен пыталась совместить обе стратегии: обняла Зуи, говорила ей какие-то успокаивающие слова, при этом свободной рукой и ногами до последнего дыхания била в стекло, пытаясь выбраться из машины, ставшей гробом. То, что она, захлебываясь, по-прежнему обнимала Зуи, свидетельствовало о любви, которая сильнее предсмертного ужаса… и это знание давало моей душе хоть какой-то покой.