После двух лет воздержания и одиночества, когда все силы и помыслы были отданы проекту «Тринити», для меня был бы волнующим длительный близкий контакт с любой более или менее интеллигентной и обаятельной женщиной. Но Рейчел могла предложить куда больше, чем просто развитой ум. Восседая в кожаном кресле, безупречно одетая, с темными волосами, стянутыми во французскую косу, она наблюдала за мной во время беседы с такой неослабевающей сосредоточенностью, словно проникала взглядом в самые глубины моего сознания – туда, куда даже я сам не имел доступа. Иногда лицо ее – и особенно глаза – становилось пространством моего обитания. Тут я жил, тут я исповедовался, тут находил судью, которому доверял. Но эти внимательные глаза не торопились с приговором – по крайней мере в начале нашего общения. Рейчел подробно расспрашивала меня о некоторых образах в моих нарколептических видениях, затем критически разбирала данные мной ответы. Время от времени она предлагала собственные интерпретации моих снов, но в отличие от аэнбэшных психиатров, с которыми я беседовал до того, она не становилась в позу непогрешимого авторитета. Казалось, мы оба ведем поиск и она лишь подталкивает меня к наиболее верной самостоятельной интерпретации.

– Дэвид, совсем не обязательно катать меня на машине весь вечер, – сказала Рейчел. – Я не буду держать на вас зла, если наше приключение на этом и закончится.

"Правильно, – подумал я, – мания кругом видеть секретные заговоры правительства – добротный классический психоз. А на психов не обижаются".

– Проявите немного терпения. Мы почти приехали.

Рейчел не спускала с меня скептических глаз.

– Кстати, а Нобелевская премия – это сколько по деньгам? – спросила она вдруг.

– Приблизительно миллион долларов. Филдинг, впрочем, получил немного меньше, чем Рави Нара, потому что…

Тут я осекся – вдруг сообразил, что она не премией и не Филдингом интересуется, а просто начинает прощупывать границы моих «фантазий», чтобы лучше их разоблачить как досужие домыслы.

Я сосредоточился на дороге – нечего спорить, все равно через несколько минут она лично убедится, что моя паранойя хотя бы частично основана на фактах. Любопытно, какое впечатление это произведет на нее? Может, она наконец перестанет упрямиться и более серьезно отнесется к моей собственной интерпретации снов, даром что мое толкование кажется абсурдным.

Начиная с нашего первого сеанса, Рейчел стояла на том, что она не в силах правильно расшифровать мои «галлюцинации» без подробного знания всего моего прошлого и того, над чем я работаю. Однако моей откровенности были поставлены очень тесные рамки. Филдинг предупредил меня, что АНБ рассматривает любого постороннего, кто знает хоть что-то о проекте «Тринити», как угрозу национальной безопасности – со всеми вытекающими последствиями. Кроме этого естественного беспокойства за судьбу Рейчел Вайс, меня удерживала от откровений глубокая уверенность в том, что нарколептические видения не имеют ни малейшего отношения к моему прошлому и к моей личности вообще. У меня было стойкое впечатление, что образы рождались не в моем мозгу, а приходили извне.