— Эх! Лаву бы вам казачью устроить! — произнес сокрушенно атаман и сбил папаху на затылок. — Если налетят казачки ураганом, никакая сила с ними не сладит! Или тот же «вентерь»[26]. Будь времени да места побольше, уж показали бы свою сноровку на деле!

— Никита Матвеич! — Алексей вытянулся перед ним во фронт. — Дозволь попробовать? Я ведь, считай, на Егорлыке[27] вырос. Там у моего деда конезавод…

— Знаем, знаем, — атаман вроде как не удивился и одобрительно хлопнул его по плечу, — самые казачьи места.

Дон — батюшка, а Кубань — матушка! Эй, Гаврила, — окликнул он сына, — снаряди-ка Алексея Дмитрича…

Быстро нашли подходящего коня и тут же переодели Алексея в казачий чекмень и шаровары, на голову нахлобучили папаху.

Иван окинул его скептическим взглядом:

— Нет, такой дылда не для казачьего строя. Тебя ж за версту заметно!

Шаньшин был другого мнения.

— Славный из тебя казачок получился, Алексей Дмитрич! Ишь, как ладно в седле держишься, словно с пеленок тебя к нему привязывали.

— Так я еще ходить не умел, — засмеялся Алексей, — а дед меня уже наперед себя на седло усаживал. Он думал, что я у него завод приму, не получилось, как видите.

— Жаль, жаль, — глубокомысленно произнес атаман и еще раз окинул Алексея испытующим взглядом:

— Что будешь показывать: хворост рубить или джигитовку?

— А все, что казаки твои показывали! — Алексей лихо свистнул, дал лошади шенкеля, отчего она заплясала на месте, и сделал полный оборот вокруг себя.

— Ловко ты! — произнес с изумлением Шаньшин и приказал есаулу:

— Саблю Алексею Дмитричу!

Выхватив из ножен острую, как бритва, саблю, Алексей разогнал коня и начал со свистом рубить налево и направо расставленные по плацу длинные хворостины. Гаврила перекинул ему пику, и он опять же с лихим посвистом принялся пронзать ею соломенные чучела. После на полном скаку достал с земли папаху, подбросил ее, поймал на пику и все вместе вернул Гавриле. Затем снял чекмень и, оставшись в нижней рубахе, снова разогнал лошадь. К сожалению, она была ниже ростом, чем дедовы дончаки, и ноги у него оказались длинноваты для джигитовки, но все же он показал, на что способен, вызвав громкоголосое «ура!» казаков.

Держась руками за переднюю луку седла, он спрыгнул налево, сильным ударом ног оттолкнулся от земли и, как мячик, перелетел на другую сторону, а потом стал быстро и проворно мелькать над лошадью — туда-сюда, туда-сюда. Следом вскочил на седло ногами и наконец повис сбоку, сначала сжавшись в комок и напоследок вытянув ноги параллельно земле.

Казаки и зрители, как одержимые, кричали до хрипоты, до боли хлопали в ладоши, подбрасывали вверх папахи и, надев их на пики, крутили в воздухе. Ребятня, заложив пальцы в рот, свистела так, что звенело в ушах, а атаман, схватившись за голову, хохотал как бешеный.

— Ну, ты и утер нос моим казачкам, — сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы, когда Алексей с блестевшим от пота лицом и сияющими глазами подъехал к ним. — Простите за ради Христа! Думали, покажем этим городским алымам[28] горилку с перцем, а городской-то как раз нам перцу и подсыпал под хвост. — И поинтересовался: