Но обитатели разрушенной крепости ратников, кажется, в эту ночь не ложились совсем. Маленький караван из десятка лошадей, завьюченный точно такими же тюками, как и тот, который Константин вытащил из воды, готовился выйти в путь. Их осталось совсем немного в живых — защитников древних святынь. Кроме старца, Евпраксии и Константина да двух мальчиков, лошадей удерживали в поводу три мрачных бородатых верзилы в бахотне. Все они были ранены: один хромал, у другого висела на перевязи рука, у третьего белела на голове повязка. Старец уже сидел в седле, хотя был чрезвычайно бледен, и Евпраксия, стоя рядом с ним, поддерживала его за здоровую руку.

Алексей подошел к ним.

На него смотрели молча, даже Константин, который уже ничем, казалось, не отличался от своих новых товарищей.

— Уходите? — спросил Алексей.

— Уходим, — ответил старец и перекрестился. — Путеводная звезда покажет нам путь за перевалы, где не достать нас супостату.

— Но вы же не сможете уходить бесконечно, когда-нибудь вас все равно настигнут.

— Что ж, на то воля божья, — вздохнул старец. — У Анчихриста силы немереные. А у нас против его козней и оружия лишь слово божье да наши святыни. Но потому мы не погибли и святыни уберегли, что бог нас не оставил. — Он взмахнул рукой, приказывая каравану трогаться с места.

И тогда Алексей взмолился:

— Иннокентий Владимирович, старец Василий! «Одигитрия»… Позволь хотя бы краем глаза…

Старец внимательно посмотрел на него, а потом молча кивнул Евпраксии. Та выступила вперед, затем распахнула балахон, под которым оказались короткие доспехи, и сняла с груди что-то плоское, аккуратно завернутое в парусину.

На первый взгляд это была простая доска, изрядно причем закопченная, но когда Алексей взглянул на нее, то его сердце на миг остановилось, а потом забилось сильно-сильно, где-то в самом горле. Неописуемой красоты глаза смотрели и словно вынимали из него душу. Тонкий лик, скорбное лицо и умные глаза младенца, который уже знает свою судьбу… Распни его, распни!..

Алексей судорожно вздохнул и невольно отшатнулся. Из краешка глаза Богородицы скатилась вдруг одна прозрачная капелька, за ней — другая!

— Господи! — прошептал он и поднял потрясенный взгляд на Евпраксию. — Что это?

— Плачет Богородица, скорбит по всем невинно убиенным. — Ратница обмакнула палец с кольцом в дрожащую капельку и прикоснулась ко лбу Алексея. — Жить тебе долго, никонианин, бо не продал ты душу диаволу…

Евпраксия быстро поклонилась ему в пояс и, столь же быстро завернув «Одигитрию» в полотно, снова спрятала ее на груди.

— Прощай, — Константин кивнул ему. — Вспоминай меня иногда. И ее тоже. — Он посмотрел на Евпраксию. — Надеюсь заслужить ее прощение. — Он склонился к Алек сею, потрепал Соболька за лохматый загривок и усмехнулся:

— Иначе, как тогда пополнять ряды ратников?

Алексей стоял и смотрел, как исчезает маленький караван в тайге. Огромный красный диск солнца поднимался над горами. Начинался новый день…

Прошло три дня. В доме атамана только что закончился прощальный пир. Гости разошлись, а сам Никита Матвеевич стоял на крыльце и в который раз за этот день хлопал полтавского старосту по плечу и добродушно вещал: