Эта догадка означала для меня не только начало понимания бэйтсоновского понятия разума, но так же и совершенно новое представлениео явлении жизни. Я с трудом дождался, когда ясмогусноваувидетьБэйтсона, воспользовался первой же возможностью посетить его и проверил свое понимание. "Смотрите, Грегори, — сказал я, принимаясь вместес ним за кофе, — ваши критерии разума кажутся мне тождественными критериям жизни".Он без колебаний посмотрел мне прямо в глаза и сказал: "Вы правы. Разум — это сущность живого".

С этоговременимоепониманиеотношениямеждуразумомижизнью, или разумом и природой, как говорил об этом Бэйтсон, продолжали углубляться, и вместе с этим я начал глубже ценить богатство и красоту бэйтсоновского мышления. Я вполне понял, почему для него было невозможно разделить разум и материю. Принципы организации живого Бэйтсонрассматривал как ментальные по существу, а разум — как присущийматерии на всех уровнях жизни. Таким образом он осуществил уникальныйсинтез понятия разума с понятием материи, синтез, который как он любилотмечать, не был ни механистическим, ни сверхъестественным.

Бэйтсон определенно различал разум и сознание, и пояснял, чтосознание не включалось (или пока не включалось) в его понятиеразума.

Я часто пытался добиться от него каких-либо утверждений о природе соз-нания, но он всегда отказывался делать это, говоря, что это еще одинвеликий незатронутый пока вопрос, следующий вызов науке. Природа сознания и природа науки о сознании — если таковая могла существовать — сталицентральнымитемами в моих разговорах с Р.Д.Лэйнгом. Лишь вэтих разговорах, которые начались через несколько месяцев после смертиБэйтсона, яначал понимать, почему Бэйтсон столь твердо отказывалсяобсуждать природу сознания. И я не удивился, когда позже Лэйнг во время своего бэйтсоновского семинара в Эсалене прочел из "Разума и природы": "Все хотят, чтобы я поторопился. Но это чудовищно — это вульгарность, редукционизм, кощунство, если хотите, — спешить со слишком упрощенным вопросом. Это грех против…эстетики, и против сознания, ипротив того, что свято".

В течениевесныилета1980года постепенно формировалисьочертания главы "Системный подход к жизни",которая должна была статьцентральнойв представлении новой парадигмы в моей книге "Точка поворота".Обрисовать контуры новой системы представлений, которая моглабы послужить основой для биологии, психологии, здравоохранения, экономики и других сфер, было бы для меня непосильной задачей, если бы непомощь нескольких выдающихся ученых.

Одним из тех, кто терпеливо наблюдал за ростом моих знанийиуверенности в себе, и помогал советами и полезными обсуждениями в нужные моменты, был Роберт Ливингстон, профессор неврологии вКалифорнийскомуниверситетеСанДиего. Именно Боб Ливингстон побудил менявключить пригожинскую теорию в мою систему, и он же более, чем кто-либоеще, помогмне исследовать многообразные аспекты новой системнойбиологии. Наш первый длинный разговор состоялся в маленькой лодочке вЯхт Харбор в Ла Джолее, где мы просидели несколько часов, качаясь наволнах и обсуждая разницу между машинами и живыми организациями. Позжея беседовал попеременно с Ливингстоном и Янчем, сверяя свое пониманиес их знаниями, и Боб Ливингстон очень помог мне преодолетьтрудностивключения в мою систему бэйтсоновского понятия разума.