— Пора бы, а то, вашбродь…

— Я же тебя, Ефим, по-человечески предупредил, нет больше в Якутске ни ваших благородий, ни ваших сиятельств, трудно запомнить, что ли?

— …А то, Георгий Семенович, — без запинки поправился Брюхатов, — возимся мы с ним, как черт с писаной торбой, не понять, за что ему такие привилегии. С местом вон и то без него разобрались.

— Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь, Ефим, у нас в сотне так донцы любили говорить, — усмехнулся Бреус, — вот выкопаем ящички, тогда будет ясно, разобрались мы или нет. Но ты прав, в общем уже знаем, что к чему.

— И то правда, — успокоился Ефим Брюхатов.

— Пока ты завтра, Ефим, будешь Володьку стеречь, мы с Сан Санычем ломик с киркой поищем да лопат парочку, чтобы во всеоружии быть. Как пишут большевики в своих газетах, проявим, товарищи, трудовой порыв и отметим его социалистическим соревнованием.

Только убрали со стола бумаги, как в дверях появилась хозяйка.

— Галя, голубка, да ты ли это! — раскрыв руки для объятий, пошел к ней навстречу Дигаев. — Постарела-то как, батюшки мои!

Они обнялись без чувств, отдавая дань традиции и тем отношениям, которые были между ними когда-то.

— А какой красоткой, станичники, была Галя четверть века назад! Неужели я вам не рассказывал?

А как пела под гитару! Галя, не ту ли твою гитару Володька насилует своей похабщиной? Эхе-хе, куда все ушло!

— Да и ты уже, Жорик, в преклонных годах, — поджала губы женщина, — чего меня обсуждать, вон зеркало, глянь хоть одним глазком, если не боишься, что от огорчения давление подскочит. — И, не простив ему унижения и бестактности, зло спросила: — Так ты нынче в бандитах ходишь? А был когда-то в благородиях… тожеть, видать, солоно пришлось.

— С чего это ты взяла, что я бандит, Галя?

— Так нынче с револьверами под гимнастеркой только урки ходят или лягавые. На милицейского или военного ни ты, ни они, — кивнула она на Ефима Брюхатова и Бреуса, — не похожи, значит, урки. Да мне без разницы, лишь бы вы за постой платили хорошо да меня ни во что не втягивали. Время тяжелое, раз уж как любовники не сгодитесь, так живите в квартирантах.

— Обиделась на меня, Галя? Так я обидеть не хотел, прости меня, дурака.

— Бог простит, Жорик, да изволь сегодня за квартиру деньги отдать за месяц вперед. Четверо вас, по двести рубликов с брата.

— Ну и дерешь ты, Галя, как в гостинице.

— Так если у меня что не устраивает, вы и переезжайте в гостиницу. Там, конечно, документы потребуют, но у таких молодых ребят они всегда есть.

— Сдаюсь, Галя, сдаюсь на милость победителю. Забыл за эти годы твой язычок, вот и напросился, каюсь.

— Ну то-то, — чуть-чуть смилостивилась хозяйка, — значит, как с деньгами?

— Дозволь, Галя, завтра отдать? Все будет в лучшем виде, к вечеру.

— Гляди, Жорик, у меня память хорошая, к вечеру напомню.

Когда женщина вышла в другую комнату, служившую и спальней, и кухней, и кладовой, чтобы приготовить ужин из припасов гостей, Дигаев недовольно пробурчал Ефиму:

— Вот старая карга, наловчилась сразу же за глотку хватать. Ну посмотрим, может быть, завтра уже и не до нее будет.