Пороховицкий взял в руки перо и аккуратно макнул его в чернильницу.

– Рассказывайте, Капитолина Михайловна.

– Рассказывать? – Казалось, девушка была немало удивлена такой постановкой вопроса. Ее тонкие брови рельефно изогнулись. – Что?

– Да все рассказывайте. Про Крестового Иннокентия. Про Евстафия. Про Поликарпа Скороходова. Да и про Мартынова тоже. Он ведь теперь с вами? Не так ли?

Вайсман рассмеялась. Затем легким движением откинула со лба челку. Вновь сложила ладошки на коленях.

– Вы в своем уме, Петр Лазаревич? Вы, что же, и впрямь думаете, будто я с вами откровенничать начну?

– Ну а почему бы и нет, милочка?

Капитолина враз стала серьезной. Решительно подалась всем корпусом вперед, и ее холодный взгляд буквально вонзился в лицо обер-полицмейстера. Черты лица заострились.

– Во-первых, я вам не милочка, господин Пороховицкий. И прекратите так называть меня. А во-вторых, и это главное, мне с вами на сделку пойти память папочкина не позволяет. Полагаю, он бы предпочел видеть меня на висельнице, но с чистой совестью, нежели задушевно разговаривающей с вами. И с запятнанной репутацией. Так-то, Петр Лазаревич. Я вам все сказала и давайте на этом закончим душеспасительные истории. Я, признаться, сильно устала.

Некоторое время Пороховицкий молча смотрел на девушку, затем тяжело вздохнул, отложил перо и взял в руку колокольчик. На зов обер-полицмейстера явился адъютант. Покорно замер на пороге начальственного кабинета.

– Уведите госпожу Вайсман, любезный, – мрачно произнес полковник.

Капитолина поднялась на ноги. Привычным движением расправила платье.

– До свидания, Петр Лазаревич. Приятно было с вами пообщаться.

Пороховицкий тоже поднялся.

– Не скажу, что взаимно, Капитолина Михайловна, – сдержанно отозвался он. – И насчет свидания… Боюсь, тут вы ошибаетесь, дражайшая. Виделись мы с вами сегодня последний раз.

– Ну и славно. – Капитолина улыбнулась.

Обер-полицмейстер внимательно проследил за тем, как адъютант вывел задержанную из его кабинета, а затем снова опустился в кресло. Нервно скомкал лежащий перед ним лист бумаги и швырнул его в мусорное ведро.

Мартынов огляделся.

– Тихо все. Начинай, – бросил он Поликарпу, и взгляд его снова устремился в темноту.

Предрассветный город спал. Поблизости не было ни души. В той части улицы, где она поворачивала налево, тьма казалась особенно густой. Никаких предметов и вовсе нельзя было разобрать. Единственный фонарь, расположенный у подъезда соседнего особняка, тускло освещал крыльцо и часть палисадника. Лучи его не заходили дальше ограды.

Над входом в дом болталась прикрепленная к козырьку двумя цепями большая деревянная вывеска. Покачиваясь и скрипя на ветру, вывеска объявляла название заведения: «Кошелек богача». Чуть ниже было приписано: «Ссудная касса Флебушевича».

Касса ссуд Исая Флебушевича занимала весь первый этаж небольшого двухэтажного дома. Здание было старинное, добротное. С просторными сенями и большой залой на первом этаже, которую и приспособили под кассу ссуд.

Сам ростовщик, еврей Исай Флебушевич, жил бобылем, ютясь в одной из семи верхних комнат. Остальные шесть зарастали паучьими тенетами да толстенным слоем пыли, лишь изредка прибираемые прислугой. Так как семьи у Флебушевича не было, то и нужды в уборке большого дома тоже не возникало. А сдавать комнаты в наем Исай не стал, поскольку от жильцов было «слишком много беспокойства», а доход они приносили ничтожный. По сравнению с тем, что давало Флебушевичу ростовщичество.