Господи боже, есть же на свете красавицы! Яшка на своем веку много распрекрасных баб-девиц повидал, грех жаловаться. Но такой не наблюдал ни в Новгороде, ни в Москве, ни в Любеке, ни в Риге, ни в Сарае, ни в прочих великих городах, против которых Таруса эта – кучка хвороста.

У девы спустился с головы узорчатый плат, и гладкие волосы медвяного цвета, стянутые в тугую косу, воссияли на позднем солнце, будто золоченый шлем либо царский венец. Лик был бел и округло-тонок, словно нераспустившаяся озерная кувшинка. Глаза широко раскрытые, лучистые и даже издали видно, что лазоревые – будто два василька.

– Ах, милый, – молвила неземная красавица, – неужто прямо сей час и уедешь? А я не хочу!

Что у ней был за голос! Нежно-волшебный, до того отрадный, что неважно, какие им рекутся слова, – слушать бы вечно да жмуриться.

Князь ответил что-то ласковое. Самое бы время Яшке на него получше глянуть, вслушаться, но всё не было сил отвести глаза от девы.

Правда и то, что Шельма теперь о себе тревожился не сильно. Князь, какой он ни есть, это не лапотное мужичье. Всегда уболтать можно.

По крыльцу, чуть сзади, спускался еще и третий, неинтересный. Какой-то жухлый, длиннобородый, в зеленого сукна шапке с бобровой оторочкой и длинной суконной же летней шубе на серебряных защепах. Боярин или дьяк. Топтался по-за распрекрасной парой, ничего не говорил.

На площади (Яшка, опомнившись, осмотрелся) мужчины все глазели на деву, бабы – на князя. Стало очень тихо, каждое слово слышно.

– Свет мой ясный Степанушка, – вздохнул витязь. – Пора. Ночь скоро. Свидимся ли – Бог весть. Судьба ль нам обвенчаться?

– Свидимся, как нам не свидеться, – прожурчал дивнозвучный голос. – А коли свидимся, то уж непременно обвенчаемся. Нельзя нам не обвенчаться.

– А если не свидимся? Если я голову сложу? Ведь вся татарская сила на нас идет. Не бывало еще, чтоб Русь взяла верх над ханским войском. А бегать я не стану, ты меня знаешь. Лучше костью лягу.

Князь был печальный, а его невеста – нисколько. Однако сердиться она умела. Сдвинула ажурные брови, топнула ножкой:

– Нет уж, этого ты не смей! Ты мне слово дал! Уж и о свадьбе объявлено! Батюшка велел мне платье пошить грецкой тафты, да опашень атласный!

– Три с полтиною рублика плачено, за платье-то, – сунулся сзади длиннобородый. – Мне для моей душеньки ничего не жалко.

И всхлипнул, утер слезу.

Отец, стало быть. И как только от этакого обмылка на свет чудо чудное произвелось? Загадка господня.

– Так ты веришь, Степания Карповна, что я вернусь? – просветлел ликом витязь.

– Попробуй не вернись! Я нарочно руки на себя наложу, чтоб тебя на том свете сыскать и глаза твои лживые выцарапать! Даже и слышать про такое не желаю! – И снова ножкой топнула.

– Ну, стало быть, вернусь, – улыбнулся князь. – Не захочет Господь своего ангела огорчить.

На самой нижней ступеньке он повернулся к площади, крикнул звучно:

– Прощайте, люди тарусские! Уходим биться с татарами! Берегите мне город! А пуще того берегите мою невесту, боярышню Степанию Карповну! Вернусь – быть ей вашей княгинею!