Так вот оно что...

— Свои дурацкие, как ты выразилась, модельки так и пылятся на полках в уже проданном доме. О них я вспомнил только сейчас. Благодаря тебе. И мне нисколько не жаль, что я забыл о том, чему посвятил многие годы своей жизни. Я распрощался с ними с легкостью. А эти вещи, — махнув ладонью, я указываю на подписанные маркером коробки, — они принадлежат не мне, а Алисе и Юле. Они перевозили их ко мне перед приездом отца. Я же тебе рассказывал.

Бобби шумно ахает, замирает в проходе.

В узком коридоре мне становится тесно. В собственном теле мне дико тесно. Воротник рубашки душит, перекрывая доступ кислорода.

Я обхожу Бобби, чувствуя на себе ее презрительный взгляд. Пытаюсь расстегнуть пуговицы на рубашке, но, не справившись ни с одной из них, я просто срываю их с корнями.

Бобби оббегает меня, останавливает и встает напротив. Протирает глаза и впервые я вижу ее несовершенства воочию. Размазанная тушь, уязвленность и... глянцевая поверхность голубой линзы, съехавшая с одной роговицы чуть в бок, что позволяет мне увидеть край карей радужки.

Бобби моргает, и тогда линза встает на прежнее место. Ее взгляд вновь становится практически идеальным и завораживающим, но не настолько чарующим, как малахитовая зелень.

Прикрыв свои глаза, я усмехаюсь в голос. Не только своей находке, но и тому, что уже которую минуту мы топчемся на одном месте, разговаривая о каких-то коробках.

Разве это сейчас важно?

Не так я представлял себе наш разговор.

— То есть ты оставил их барахло, а мои вещи, включая дорогое белье, просто выбросил как ненужный хлам? Не вижу в этом ничего смешного. Мне обидно! Обидно до слез! — Бобби переходит на ультразвук, но я пропускаю все слова мимо ушей.

Погрузившись в раздумья, витаю где-то в облаках.

Я бы мог спросить о том, что ее не устраивает в своих глазах, раз она прибегает к линзам, чтобы изменить их цвет. Я бы мог поинтересоваться о том, почему она никогда не рассказывала мне об этом или как так вышло, что я ни разу не замечал, чтобы она снимала их перед сном.

Я был не настолько внимательным?

Не исключено.

Я никогда не имел дело с линзами... Да у меня даже в мыслях не было, что ее голубые глаза могут быть обманкой, очередной подделкой.

Я мог бы завести об этом речь, но я не хочу отходить от темы, поскольку мы начали подбираться к сути...

И закат уже близится...

— Бобби, ты утрируешь, — открываю глаза, стираю с лица улыбку. — Я не мог оставить вещи Алисы и Юли, потому что это не мое! Точка! Хватит уже!

Бобби встает впритирку со мной. Сквозь зубы она пытается просветить меня и наставить на путь истинный:

— Но я-то твоя!? — она вдруг вздрагивает, медленно головой качает из стороны в сторону. — Или...

Вот мы и подобрались к главному вопросу.

Моя ли Бобби?

Долгое время я считал, что она моя судьба. Думал, я встретил ее в свой самый сложный период в жизни не просто так. Она внесла значительный вклад в мое эмоциональное восстановление, дала огромный толчок в воскрешении моей памяти. И мне не описать словами то, как сильно я благодарен ей за то, что она была со мной и верила в меня даже тогда, когда я сам ни во что не верил. Я и впрямь думал, что она моя, и ничто не сможет этого изменить: ни расстояния, ни ее родители, которые изначально были против белого русского парня, ни какие-то другие обстоятельства, мешающие нам быть вместе.