Едиге, стараясь не подать виду, что слова раба встревожили его, насмешливо спросил:

– Ты хочешь сказать, что кумыс отравлен?

– Нет. Это пострашнее яда… Жена хана хочет опозорить вас. В чаше будет моча.

Лицо Едиге побледнело. Так бывало c ним всегда, когда охватывала его ярость. Откуда было знать батыру, что если Кенжанбай сообщил ему о готовящемся убийстве для того, чтобы самому избежать неприятностей, то раб выполнял поручение Садат-бегим? Она хотела, чтобы о задуманном ею Едиге знал заранее, и хотела видеть его лицо и его мучения, когда ему или придется выпить кумыс, или, выплеснув его, тем самым выразить, непочтение к хозяину юрты, самому хану Золотой Орды – Тохтамышу. Какую более коварную месть можно было придумать? Или, Едиге опозорит себя покорностью, или же вспыхнет ссора. Садат-бегим знала, что именно о ссоре мечтает Тохтамыш. Это был бы повод расправиться со строптивым батыром.

Прежде чем отправиться в юрту хана, Едиге решил посоветоваться со своими друзьями Темир-Кутлуком и Кунчек-огланом. Оба происходили из рода Чингиз-хана, и давняя дружба связывала их с батыром. На коротком совете было решено не отступать, а принять вызов Тохтамыша.

Едва солнце поднялось к середине неба, все трое отправились к хану, чтобы, как полагалось по степным обычаям, выразить ему почтение. Когда они вошли в просторную юрту Тохтамыша, здесь уже были знатные люди Орды, приехавшие на той. Сам хан восседал на торе. Справа от него находились эмиры, принадлежавшие к Чингизову роду, слева сидел столетний сказитель Сыпыра-жырау. Ниже располагались знатные люди подвластных Тохтамышу родов – бии и батыры.

На этот раз, когда Едиге вошел в юрту, вздрогнул не только сам хан, но и многие из присутствующих, потому что им было известно, что задумала Садат-бегим. Неведомыми путями дошла до них весть, что сегодня произойдет ссора между Тохтамышем и Едиге. С замиранием сердца ждали все, чем она закончится.

Лицо батыра было суровым. Вяло, словно нехотя, ответил хан на приветствие вошедших и кивком головы указал место, где они должны сесть. Неласков был к гостям хозяин. Двум чингизидам и прославленному батыру предстояло сидеть там, гда обычно сидят незнатные, принимаемые из милости, – рядом с выходом.

Затаив дыхание все ждали вспышки ярости Едиге. Но вошедшие словно не заметили издевки и сели туда, куда указал им хан. Старец Сыпыра-жирау, щуря свои подслеповатые глаза, неодобрительно покачал головой. Но в этот миг никто не заметил его жеста, потому что глаза собравшихся неотрывно следили за лицами гостей и хозяина.

Тохтамыш же сделал вид, что не придал никакого значения вновь прибывшим, и продолжал прерванную было речь:

– И случилось так, что Хромой Тимур овладел Хорезмом…

Едиге, казалось, как и все, внимательно слушал хана, а глаза из под тяжелых век пристально следили за Садат-Бегим. Лицо женщины оставалось спокойным, только, пожалуй, на этот раз было более бледным. Согласно обычаю, не мешая говорить хану, она разливала в чаши кумыс, и красивый юноша в чапане, подпоясанном тонким, отделанным серебром ремешком, неслышно ступая по устилающему землю ковру, разносил их гостям.