Далеко умеет смотреть женщина слепая от ненависти. Все произошло так как она предсказывала, и в душу Тохтамыша упало еще одно зерно недоверия к батыру. Оно прорастало на благодатной почве страха. И уже мерещился хану в Едиге соперник, и зрела мысль убрать его со своего пути.

Тохтамыш никому не говорил об этом, но разве можно скрыть мысли от любимой женщины? Садат-бегим без труда читала их и упорно шла к своей цели. Так же, как и в первый раз, словно случайно сказала она однажды утром хану:

– Сегодня приснился мне дурной сон, будто ханом Золотой Орды уже не ты, а Едиге… И будто тащит он в черную юрту твоих дочерей Ханике и Жанике, чтобы совершить над ними насилие. И приснится же такое…

Тохтамыш ничего не ответил жене, но это не значило, что он ничего не услышал. Просто хан умел сохранять непроницаемое лицо, когда приходилось выслушивать дурные вести.

Потом, когда в сердце Садат-бегим вновь вспыхнула надежда на то, что их отношения с Едиге быть может еще наладится, она словно забыла о батыре и больше не напоминала о нем Тохтамышу.

И вот сегодня, усладив перед сном хана своею любовью, Садат-бегим вновь напомнила мужу о Едиге:

– Едиге становится заносчивым. Он еще утром прибыл в Орду, но не пришел к тебе, чтобы выразить свое почтение, словно уже не повинуется тебе. Только твоей матери сказал он слова привета и уважения. И прибыл он в сопровождении большого отряда… Слишком большого… – Женщина взохнула и, помедлив, добавила: – Не случилось бы чего плохого…

Сон в эту ночь у Тохтамыша был беспокойным. Утром он велел позвать к себе Кенжанбая. Хмуро глядя перед собой, хан сказал:

Вчера в Орду приехал Едиге. Мне стало известно, что он недоволен, тем что я сделал тебя предводителем девяти батыров. Боюсь, что отныне трудно рассчитывать на его дружбу и верность… – И, взглянув прямо в глаза Кенжанбая, сказал властно и холодно: – Надо, чтобы Едиге навек замолчал!

– Я не в обиде на него… Кроме того, Едиге непросто убить. За ним стоит могущественный и сильный род. Разве он промолчит, если непонятно за какую вину будет убит его предводитель? Вспыхнет вражда, и много крови прольется в степи.

– Вину мы найдем. Разве будет недостаточно того, если он станет проклинать Золотую Орду?

Кенжанбай молчал, обдумывая сказанное ханом. А тот продолжал:

– Да и зачем убивать его в Орде? На тое убить человека – великий грех. Едиге можно встретить в степи…

Тохтамыш не пугал, а словно просил Кенжанбая, но батыр знал, что все о чем говорит хан, есть приказ. И знал, что ждет того, кто ослушается этого приказа, сказанного тихим голосом. Но, приговаривая Едиге к смерти, Тохтамыш тем самым обрекал на эту участь и самого Кенжанбая. Ханы не любят, когда кто-нибудь знает их тайну. После того как приказ будет выполнен, Тохтамыш всегда найдет причину, чтобы обезглавить и самого исполнителя его воли.

Желая выиграть время на обдумывание, Кенжанбай почтительно склонил голову.

– Я выполню твою волю, хан. Но разреши мне взять с собой тех джигитов, которых выберу для этого дела я сам.

– Пусть будет по-твоему.

Кенжанбай был воин, и его сердце не отличалось мягкостью. Он умел выполнять приказы и умел убивать. Но в этот раз что-то удерживало его от того, чтобы бездумно сделать то, чего хотел от него Тохтамыш. И поэтому он послал к Едиге своего джигита, велев передать ему такие слова: «Наступивший день опасен для тебя. В то время, когда ты зайдешь в юрту хана, пусть твои люди подрежут подпруги на седлах коней, что будут привязаны к жели, где поставишь ты своих». И пожилой раб, поливавший воду на руки батыра, собиравшегося позавтракать, тоже шепнул: «Смелый Едиге. Я одного с тобой рода. Не спрашивай меня, где я узнал о том, что сейчас скажу… Если жена хана станет наливать вам кумыс из золотой чаши, стоящей по правую сторону от нее, не пейте!»