– Когда будете писать, обязательно передайте от меня самые искренние пожелания.
– Он очень обрадуется, когда узнает, что я видел вас, и будет огорчён, что это произошло не с ним…
Наступила неловкая пауза. У обоих на губах было одно имя, но они боялись произнести его, взволнованные упоминаниями и встречей.
– Прощайте, Жан! – не выдержал напряжения Генрих. Он чувствовал, что к горлу подкатывает тугой комок. – Берегите её могилу. Это тот клочок земли, к которому всегда будут стремиться мои мысли.
Генрих наклонил голову и быстро пошёл к выходу.
Эпилог
Какая же чудесная была весна!
Она пьянила, как вино, она возбуждала, как радость, она роднила людей, как роднит счастье.
Четыре года люди боялись неба, с которого со свистом и воем низвергалась смерть. Четыре года люди с болью разворачивали газеты, ведь даже победы приносили новые утраты. Тревожно открывали наглухо занавешенные на ночь окна. Со страхом разворачивали треугольнички фронтовых конвертов. Осторожно спрашивали друг друга об общих знакомых и друзьях. Ибо всюду, везде можно было услышать страшное и неумолимое слово: смерть.
И вот впервые за эти долгие годы люди убедились, что небо снова на диво чистое, что по нему уже не плывут уродливые, украшенные крестами корабли смерти. А пьянящий майский воздух, врывающийся в широко распахнутые окна, не приносит с собой смрада пожарищ. И люди, дышали полной грудью, упиваясь воздухом, который словно вобрал в себя и сияние солнца, и жизнерадостность весны, и счастье бытия.
На улицах здоровались совсем незнакомые люди. А если случайно встречались двое друзей и бросались друг другу в объятия со словом «жив!» – прохожие останавливались, чтобы порадоваться вместе с ними.
И у всех если не на губах, то в сердце, во всём существе жило одно, такое прекрасное и одинаково радостное для всех слово – МИР!
О, теперь люди стали ценить его! Теперь не было слова дороже, чем это. Ибо все знали: война – это смерть, мир – это жизнь!
Молодой офицер в форме капитана Советской Армии, шедший по московским улицам, ничем не отличался от молодых офицеров, попадавшихся ему навстречу. Так же счастливо и возбуждённо сияли его глаза, так же охотно складывались в улыбку губы. Может быть, только чересчур восторженно осматривал он всё вокруг и особенно пристально вглядывался в лица встречных, словно в каждом прохожем хотел узнать знакомого.
Возле одного из домов капитан остановился и несколько раз перечитал табличку, прибитую у входа. Одёрнув и без того хорошо пригнанный мундир, капитан вошёл в дом и по лестнице поднялся на третий этаж. Вот и знакомая, обитая дерматином дверь. Капитан тихонько постучал.
Услышав неразборчивый возглас, офицер заколебался. Что это – разрешение войти или просьба подождать? Но он был не в силах больше сдерживать себя и наобум открыл дверь.
Ослепительный солнечный свет, заливающий просторный кабинет, бьёт прямо в глаза, и капитан не сразу может разглядеть, кто сидит за столом. Он скорее догадывается, чем узнает: да, это тот, к кому он шёл.
– Разрешите доложить: капитан Гончаренко, выполнив задание, прибыл в ваше распоряжение.