– Да я за неё и марки не дам!
– Зато дадут вам. Думаю, что около семидесяти тысяч марок вы сможете за них получить…
– Лидия говорит, что хорошая овца стоит две тысячи пятьсот лир, – сообщил Курт.
Генрих свистнул и изумлённо посмотрел на Кубиса.
– Вот тебе и овечки! В переводе на марки они стоят сто пятьдесят тысяч.
– Откуда вы взяли? – Кубис начал проявлять явный интерес, схватил карандаш и взялся сам за подсчёты.
– А верно! О мои милые овечки, как горячо начинаю я вас любить!
– Прибавьте сто тысяч за дом и магазин. Уже выходит двести пятьдесят тысяч марок!
– Но мне нужны наличные деньги! Деньги! Понимаете! Только вам одному я должен больше десяти тысяч марок! А Лерро не сказал о деньгах ни единого слова!
– Я попробую в деликатной форме расспросить, что и как.
В ближайшие дни Генрих не смог выбраться к Лерро, и разговор о приданом Софьи так и не состоялся. А вскоре выяснилось, что он уже и не нужен.
Как-то вечером жених и невеста нанесли Генриху официальный визит, и Кубис, отойдя с Генрихом в сторонку, шепнул ему на ухо, что у Софьи на книжке хранится около двадцати тысяч марок – наследство от матери.
– Значит, двадцатого июля свадьба? – спросил Генрих Софью.
– Пауль настаивает, чтобы раньше, но отец не соглашается. Вы бы повлияли на него. Он вас так уважает!
Софья говорила правду – Альфредо Лерро был просто влюблён в молодого барона. Если у него выдавался свободный вечер, он обязательно приглашал Генриха посидеть, поболтать. Лерро не раз повторял, что подобные беседы освежают его мозг, забитый формулами. Он горячо говорил обо всём, что отвлекало его мысли от войны. Ибо война в его представлении была лишь борьбой формул и технических идей, в которой, конечно, как щепки, летят люди, но исход этой борьбы решает наиболее гибкая и передовая техническая мысль, а не человеческие массы, способные лишь покоряться сильнейшему!
Единственной темой, которую избегал Альфредо Лерро, был завод и всё связанное с ним. Генрих тоже не заводил об этом разговора, чтобы не вызвать подозрений.
– Кончится война, и я расскажу вам любопытнейшие вещи, – сказал как-то инженер. – А сейчас… – он вздохнул, сейчас всё это мне самому так осточертело, даже вспоминать не хочется. Мозг – самая благородная часть человеческого организма, и он не терпит насилия. А меня торопят, торопят изо всех сил. Даже если я болен, не дают полежать, привозят домой всевозможные материалы и заставляют консультировать. А после того как я добился ещё одного усовершенствования – на меня начали наседать ещё больше. Только и слышу «Быстрее, быстрее, быстрее!»
– Хорошо, что вам хоть не приходится работать дома по ночам!
– Между нами говоря, я работаю иногда и дома, сам для себя. Как бы иначе я мог собраться с мыслями. Впрочем, это неинтересно. Только, прошу вас, не проговоритесь случайно об этом Штенгелю. Если он узнает, что кое-какие материалы я держу у себя в сейфе, могут возникнуть серьёзные неприятности.
В этот вечер Генрих долго не спал. Признание Лерро рождало новые мысли, новые планы.
Свадьба и смерть
За несколько дней до свадьбы прибыл приказ командования северной группы: Кубис назначался помощником Штенгеля по внутренней охране завода.