— Я расскажу ему, Джон; я непременно должна рассказать ему, Джон! Как низко с моей стороны держать его в неведении!

Я подумал, что Лорна имеет в виду нашу любовь, которую мы уже трижды пытались, если так можно выра­зиться, «вкричать» дядюшке в уши, но он так ничего и не понял, и потому я сказал:

— Хорошо, дорогая, давай попытаемся еще раз.

Лорна взглянула на меня — и глаза ее сказали больше, чем язык. «Господи, какой ты недогадливый!» — прочел я в них. Зная, однако, как я досадую на собственное тугодумие, и в том, что мне приходится обнаруживать его лишний раз, удовольствия для меня, мягко говоря, мало, Лорна тут же пришла ко мне на помощь и сказала подчеркнуто мягким тоном:

— Я говорю о его бедном сыне, Джон. Какая-то неве­домая сила подсказала дядюшке много лет назад, что с сыном стряслась беда, и дядюшка, не надев ничего теплого, не надев даже шляпы, отправился на поиски единст­венного своего детища. Дул пронизывающий ветер, и как раз тогда-то дядюшка и потерял слух. Мне кажется - я верю, — если дядюшка поживет на ферме Плаверз-Барроуз хотя бы месяц, слух вернется к нему. Ему чуть более семидесяти, но разве это возраст? Я надеюсь, ты будешь слышать меня и тогда, когда тебе будет под восемьдесят, Джон.

— Все в руках Божьих, Лорна, но мы, я думаю, еще поговорим об этом, когда обоим нам перевалит за пятьдесят. Я сделаю для дядюшки все, что ты хочешь, но... Пред­ставь, что мне когда-нибудь стукнет семьдесят лет, брр! Ты, впрочем, будешь прекрасна всегда, в любом возрасте!

— Только для того, кто любит меня,— быстро ответила Лорна, комически сморщив лицо, чтобы на ее чистом, безмятежном челе проступили глубокие морщины.— Посове­туй, скажи: должна ли я довести, наконец, до сведения дядюшки эту ужасную новость?

— Вначале мне нужно узнать, в каком состоянии его светлость пребывает теперь и в какой степени горечи и невзгоды повлияли на его рассудок.

— Бедный мой дядюшка до сих пор верит, что в один прекрасный день его горячо любимый сын вернется к нему, так верит, что всю свою собственность переписал на сына. В доме для него приготовлена спальня, а бутылка люби­мого вина Алана всегда стоит в леднике. Дядюшка попро­сил меня сделать для сына пару домашних тапочек, сняв мерку с его башмаков, а если дядюшка узнаёт, что в горо­де появился какой-нибудь новый сорт табака,— дядюшка, к слову сказать, не выносит даже запаха табачного дыма,— он отправляется даже на другой конец Лондона, только бы раздобыть эту диковинку для Алана. Ты знаешь, как он глух, но стоит кому-нибудь произнести имя «Алан» даже за закрытыми дверями, дядюшка тут же раскланивается с гостем, не считаясь ни с какими титулами, и бежит в ко­ридор, и самолично осматривает его с начала до конца, не позволяя делать этого никому другому. Он не верит, что может умереть, так и не повидавшись с сыном.

— Ужасно! — вырвалось у меня.

— Он хочет, чтобы его сын женился на мне, он всю жизнь мечтает об этом. А я... Я должна быть около дядюш­ки и ждать, когда живой и невредимый Алан появится на пороге дома и сделает мне предложение. Вот и скажи после этого, безумен мой дядюшка или нет?