– Тогда ничего. Я и не знал, что она услышала мою болтовню, пока на следующий день во время собрания в холле она не рассказала об этом Колуму.

– О боже!

Я знала, как высоко ценит Колум свою домоправительницу, и не думала, что он кому бы то ни было мог спустить непочтительность по отношению к ней.

– Ну и что произошло?

– То же самое, что с Лаогерой, или почти то же самое. – Джейми хихикнул. – Я был ужасно какой смелый, встал и заявил, что выбираю наказание кулаками. Я старался держаться спокойно и по-взрослому, но сердце у меня колотилось, как кузнечный молот, и я почувствовал ужасную слабость, когда взглянул на ручищи Энгуса. Они у него точно каменные и огромные. В зале кое-кто рассмеялся; я тогда не был такой высокий, как теперь, а весил вдвое меньше. Энгус мог бы мне голову сшибить одним ударом. Как бы то ни было, Колум и Дугал оба нахмурились, но я подумал, им на самом деле приятно, что я смело выступил со своей просьбой. Тут Колум сказал, что нет, раз я вел себя как мальчишка, меня и наказать надо соответственно. Он кивнул, и, прежде чем я рыпнулся, Энгус уложил меня себе поперек колена, задрал мне килт и отхлестал своим ремнем при всем честном народе.

– Ох, Джейми!

– Да уж! Ты, наверное, заметила, что Энгус здорово знает свое дело? Он дал мне пятнадцать горячих, и я до сих пор могу точно показать, по какому месту пришелся каждый удар. – Он передернул плечами при этом воспоминании. – Отметины я носил целую неделю.

Он протянул руку и сорвал с ближайшей сосны пучок иголок. Расправил их веером между большим пальцем и остальными; в воздухе сильно запахло скипидаром.

– К сожалению, мне после этого не дали спокойно уйти и позаботиться о своих болячках. Когда Энгус кончил порку, Дугал взял меня за шиворот и отвел в дальний конец холла. Оттуда я должен был проползти обратно на коленях по каменному полу. Стоя на коленях возле кресла Колума, попросить прощения у миссис Фиц, у Колума, извиниться перед всеми собравшимися и, наконец, поблагодарить Энгуса за порку. Я чуть не разревелся, пока делал это, но Энгус отнесся ко мне благородно: подошел и помог мне встать на ноги. После этого мне приказали сесть на стул возле Колума и сидеть так, пока не кончится собрание.

Он понуро опустил плечи.

– Это был худший час в моей жизни. Лицо у меня горело, и задница тоже, коленки все ободраны, и я мог смотреть только себе на ноги, но хуже всего было то, что мне ужасно хотелось писать. Я чуть не умер. Я бы скорее лопнул, чем обмочился на глазах у всех, но был близок к тому. Рубаха у меня насквозь промокла от пота.

Я с трудом подавила смех.

– Разве ты не мог сказать Колуму, что с тобой?

– Он отлично знал, что происходит, да и все в холле это заметили: я вертелся на стуле ужом. Люди заключали пари, выдержу я или нет. Колум отпустил бы меня, если бы я попросил, но на меня нашло упрямство.

Он улыбнулся немного застенчиво, на темном лице ярко забелели зубы.

– Решил про себя, что лучше умру, чем попрошу. Когда Колум сказал, что я могу идти, я проделал это не в самом холле, но сразу как из него вышел. Пристроился за какой-то дверью у стены и пустил струю, думал, она никогда не кончится. Вот так, – добавил он, распрямил руки и уронил на землю пучок сосновых иголок. – Теперь я тебе рассказал о самой скверной в моей жизни истории.