Скрип прекратился, дверь опустилась полностью, и Яков, вылезая из колодца, глухо и часто дыша, пригласил:

— Милости просим, господин урядник, пробирайтесь, полюбуйтесь на богатство.

— Нет уж, — мотнул головой Жигин, — давай ты сначала, а я за тобой.

— Боишься?

— Опасаюсь. Служба у меня казенная, а голова своя.

— Вона как! Ну, ладно, свети лучше.

И Яков первым, согнувшись, полез в узкий проход, тускло освещенный колеблющимся пламенем. Жигин, выставив перед собой палку с берестой, последовал за ним. Одолел проход, попытался выпрямиться и ударился головой о низкий потолок, зашитый, как и стены, толстыми плахами.

— Сгибайся, урядник, иначе затылок расколотишь. Тут хоромы невеликие.

Хоромы действительно были невеликие, шага три-четыре от одной стенки до другой, не больше. В углу стоял на полу небольшой железный ящик, в середине которого зияла неровная дыра.

— Здесь замок был, в ящик вделанный, — пояснил Яков, — напильником пришлось выпиливать, всю весну скрипел. Выпилил… Открывай, урядник, погляди.

Жигин нагнулся, открыл ящик. Блеснуло при свете пламени золото — будь оно проклято! Ведь из-за этого блеска, ослепившего многих людей, он едва не лишился своей Василисы, из-за него пришлось убивать, и сам мог быть не раз убит, и еще неизвестно, удастся ли выбраться живым из всей этой передряги, из-за него пришлось пережить столько мытарств и оставить на снегу брошенного, как подзаборника, хорошего мужика Земляницына… Эх!

И зло плюнул урядник от всей души на золото. И крышку ящика захлопнул. Повернулся к Якову:

— Закрывай лавочку, полезли наверх.

Яков стоял и не шевелился.

Береста на палке догорала, пламя начинало съеживаться. Жигин достал из кармана запасной кусок бересты, навернул его на угасающее пламя, подождал, когда оно разгорится, и поторопил Якова:

— Пошли, чего встал? Уснул?

Тот тряхнул лохматой головой, словно и впрямь просыпаясь, сдвинулся с места. Они вылезли через узкий проход, опустили дверь, уложили на прежнее место жесть и пластину, стали подниматься по ступеням наверх, и, когда уже почти поднялись, Яков неожиданно попросил:

— Дай-ка мне огонь, я тут сам посвечу. Ты стой на месте.

Просунул палку между ступеней и осветился столб, на самом верху которого была затянута веревочная петля. Дальше веревка уходила вверх.

— Видишь петлю, урядник?

— Ну, вижу. И чего?

— А того… Спрашивал, как я с Азаровым хотел рассчитаться? Вот теперь отвечаю. Веревка эта наверху, в земле прикопана, и тянется она по желобку деревянному, чтобы не сгнила. До самой осины тянется, осину ты видел. Если за эту веревку дернуть посильнее, столб вывалится, а вся земля сверху — рухнет. Был Азаров — и нет его! Да только не исполнится моя мечта, об этом и жалею, до слез жалею…

— Погоди, про мечту и про жалость после расскажешь. Как столб-то вывалится?

— Как надо, так и вывалится. Долго объяснять, а показать — ступени вытаскивать… Подпил там у меня хитрый сделан, на соплях, можно сказать, столб стоит, чуть шевельни его — он и кувыркнется… А я ведь не верил тебе, урядник, до этой минуты не верил, как сюда спустились.