Они еще немного поболтали. И отец Афанасий начал вызывать остальных. Но слушал их уже «спустя рукава» и в пол-уха. Да и сказки их о всякого рода волколаках мягко останавливал. Дескать, о чем они говорят? Если Андрей носит крест, читает молитвы, участвует в таинствах, то никаким волколаком он быть не может. Как и его супруга, с которой он поговорил подольше в надежде выудить хоть что-то про вероятного колдуна. Но Марфа после недавнего нападения была удивительно закрытой и по кругу винилась, вполне себе искренне раскаиваясь в том, что двух человек убила…

Ночевать здесь священник не стал.

Не потому, что не хотел, а лишь для того, чтобы поддерживать легенду. Так-то он бы тут и недельку посидел, пытаясь разобраться в том, какого черта происходит. Но… он не имел права слишком уж сильно выделять одного из представителей своей паствы и отлучаться надолго из Тулы.

И теперь сидя на лодке он в изрядной задумчивости смотрел на воду, напряженно думая. Колдуны, волколаки, разбойники… и уставший взгляд Андрея, который явно был в изрядном утоплении от всего этого кошмара. Главное же, он не мог понять — кто кого предупредил. Потому что новость о нахождении в Туле или возле нее сильного колдуна, который очевидно был нанят одним из сотников — страшна. Против кого он обернется дальше? На кого погибель призовет? А если с ним в следующий раз татары сговорятся? Ужас-ужас…

Немного смутила отца Афанасия только информация о том, что Марфа читать-писать умеет. Но проверка легко показала — самоучка.

В те годы ведь как учились[21]?

Сначала ученик изучал азбуку. Названия букв, их очертания, их выговор. Тут вроде бы все нормально. Почти как в XXI веке.

Дальше учили читать склады и слога. Тоже ничего странно и неожиданного. Когда же и этот навык освоен, то начиналось самое интересное. Ученики заучивали наизусть псалтырь и часослов — книгу с молитвами для богослужения на все части дня. И на этом обучение заканчивалось. То есть, вообще.

Ни грамматики, ни синтаксиса, ни орфографии, ничего вообще не изучалось. А речь, во всяком случае, письменная, строилась на основании комбинаторики из заученных фрагментов церковных книг, соединенных вставками и связками. Что порождало большое количество скрытых цитат. Причем в соединениях, сочиняемых самостоятельно, имелось, как правило, много или очень много ошибок, так как автор слабо себе представлял, как правильно построить предложение и фразу. Что наблюдалось даже у князей. Особенно это ярко видно в разного рода хозяйственных записях, в основной массе безграмотных чуть более чем полностью. На их фоне даже корявый язык чатиков выглядел верхом лингвистического совершенства.

Степень же общая грамотности человека определялась объемом заученных книг, что расширяло количество применяемых оборотов и приемов. Псалтырь и часослов — это база. Но по-настоящему грамотные люди[22] тех лет могли легко оперировать фрагментами из Евангелие и других текстов.

Само собой, уровень развития письменной и устной речи при таком подходе был категорически низкий. Как и способности к ведению публичной дискуссии, например, богословского содержания. Что регулярно сказывалось самым пагубным образом. Корявая, излишне витиеватая речь, трудная для понимания даже самому автору — это была норма. Ужасная, зато идеологически верная. Потому что в процессе обучения каждый ученик неслабо так погружался в духовные тексты, которые, не имея конкуренции, формировали соответствующее мышление.