В 1977 году Сергей Головкин закончил школу и, успешно сдав экзамены, поступил в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию на факультет зооинженерии, отделение коневодства.
Студентом он был, по отзывам сокурсников, таким же, как и школьником, — серым, неинтересным. Компаний не сторонился, но никогда не играл в них первых ролей. Хотя учился хорошо. На четвертом курсе даже стал комсоргом группы. И там у него не было близких друзей и тем более подруг. Нелюдимый, редко моющийся, отчего неприятно пахнущий, высокий, сутулый, со следами юношеских прыщей на лице.
Впрочем, при взгляде на его фотографию видно, что Головкин лицом вовсе не урод, может даже показаться симпатичным. Одна сокурсница общалась с ним некоторое время, он ее даже несколько раз провожал до дому, причем не делая даже попыток поцеловать. Девушка ждала, недоумевала.
Они вместе в большой компании встречали Новый год — праздник флирта и веселья. По ее словам, Головкин «как сел за стол, так и ел всю ночь, ел, как животное, не обращая ни на кого внимания». Больше девушка попыток сближения с ним не предпринимала. И Головкин не выражал сожалений по этому поводу. Никто из веселившихся, танцевавших на новогоднем празднике не знал, о чем задумывался Сергей Головкин, застывая с набитым ртом, не донеся вилку с салатом. А в его глазах, ничем не ассоциируясь с окружающей обстановкой, стоял обнаженный пухленький мальчик лет двенадцати, еще пахнущий, как жеребенок, молоком и чистым телом. И Головкину очень хотелось, чтобы мальчик истекал кровью.
ПРОВОКАЦИЯ?
Трудно допустить, чтобы чудовище, так сильно полюбившее свои кровавые мечты, сопровождавшиеся регулярной мастурбацией, выработавшее у себя в этом смысле положительный условный рефлекс, никогда бы не попыталось воплотить свои мечты в жизнь. Для этого не было ничего недостижимого: сильные руки, здравый ум, не вызывающая подозрений внешность и объект стремлений — одинокий подросток, которого легко запугать.
Объект был стандартным для сексуального маньяка, более слабым. Типичная психология мелкого хищника. Невозможно себе представить маньяка, выбирающего своими жертвами боксеров-тяжеловесов.
Многие помнят странный город, который являла собой Москва в 1980 году во время проводившихся в ней Олимпийских игр. Невиданная финская колбаса кусочками в вакуумной упаковке, невиданные соки в коробочках, слегка напуганные иностранные туристы, но главное — пустынные вечерние улицы, где туристы встречались реже, чем сотрудники МВД и КГБ. В Сокольниках курсанты Ташкентской школы милиции на вопрос: «Как пройти на Стромынку?» — вежливо улыбались, качали головой и отвечали: «Ленин, партия, комсомол». Зрители, отправлявшиеся в Лужники, выходили на «Спортивной» и далее шли до самых трибун сквозь строй краснопогонных солдат и конной милиции. Иноземцы полагали, что это и есть странный русский обычай — «шаг вправо, шаг влево считается побегом».
Решением Гришина и Промыслова Москва олимпийским летом была стерилизована от нищих, хулиганов и проституток. Меры были весьма радикальными, имевшими длительную инерцию. Вплоть до горбачевских времен столица стала сравнительно безопасным в криминальном отношении городом.