— Импровизировали вариант?

— Нет. Они попросили меня продемонстрировать, как я приклеивал к трусам — я продемонстрировал, потому что делал подобное когда-то в других странах. Опасность везде была, а где точно — не знаешь. Идешь через таможню, ну, на всякий случай... Вот я и показал, и рассказал, как я якобы взял эту пленку с шифром, разжевал, опустил ее в унитаз, воду включил — и ее не стало. У меня в камере туалет был свой. Нажмешь на кнопку — вода, бывало, лилась по 10 минут. Это я и рассказал.

Они говорят: «Не может быть!» — «Идите, проверьте сами!» Проверили. Зато, когда я потом нажал на кнопку, еле-еле полилась вода. Но уничтожать мне уже нечего было, да у меня ничего и раньше не было, я все наврал.

А знаете, что там самое страшное для меня было?

— Что?

— Два месяца мне курить не давали! Потом меня перевели в другую тюрьму — только для белых. Там тоже был апартеид! В той-то тюрьме, которая контрразведки, там и белые, и черные сидели...

— Создается впечатление, что контрразведка в ЮАР была самой демократичной организацией — черные и в «на-ружке» работали, и в тюрьме с белыми наравне...

— Ну, не совсем наравне... А в ту тюрьму, где я потом был, черных привозили казнить. Я там сидел в камере смертников, в одиночке, там было три отсека, в каждом почему-то по 13 камер. По пятницам туда привозили черных из тюрьмы для черных — и вешали вместе с белыми. Хотя разница даже тут! Последний завтрак: для белого — целый жареный цыпленок, для черного — только половинка. Это такое средневековье — через 20 минут оба будут висеть на одной веревке! И что, при этом белый будет свысока смотреть на черного?! Мол, я целую курицу съел?!

— Вы что, видели, как там казнили?

— Да, и зрелище это малоприятное — меня два раза водили посмотреть на казнь. Это было как спектакль — зрительный зал настоящий, зрители. Причем в основном попы — и католики, и протестанты, и англиканцы... Даже мусульмане были, в таких шикарных шелковых халатах.

И еще один очень неприятный момент. Заслонка, которая снаружи закрывала глазок в моей камере, была оторвана — и я мог видеть, как по коридору проносили трупы повешенных. Их вешали на втором этаже, они падали через люк на первый этаж, там стоял величайший мерзавец в мире доктор Майхэбо, и он их добивал — делал последний укол воздуха в сердце... Это так каждую пятницу было, в 5 часов утра.

— А вы разве с этим доктором лично были знакомы?

— Конечно. Помню, однажды он меня прослушивал.

Говорит: «Дыши!» Дышу. «Громче!» Я сильнее. «Ну, все нормально, все в порядке у тебя». Я говорю: «Доктор, как же все в порядке — вы же меня не слышите!»

У него стетоскоп просто висел на шее. Он возмутился, начал орать...

— Итак, два года вы никого фактически, кроме тюремщиков, не видели, ни с кем не общались?

— Не совсем так. Когда через шесть месяцев меня впервые вывели на прогулку во двор тюрьмы, со всех сторон вдруг раздалось: «Парень, держись! Мы слышали, мы читали, что тебя скоро обменяют!» Да ничего они не слышали и не читали, нигде об этом не было написано, но для меня это такая моральная поддержка была! Колоссальнейшая!