Смотри, что получается. Если нужно описать события нашей жизни, то и говорить вроде нечего. Несколько строк достаточно. А если нужно понять их, то нужно часами говорить, целые книги писать. Откуда такая диспропорция? Почему ничтожные события требуют грандиозных теоретических построений? Компенсация за ничтожность? Или на самом деле события не так уж ничтожны?

После уроков комсорг класса повел меня в комнату комитета комсомола. Здесь сидел симпатичный парень лет двадцати пяти. Я сразу догадался, что он из органов. Я испугался: неужели все-таки моя проделка с портретом Его стала известна Им? Такая возможность казалась мне вполне реальной, мы все считали, что от органов нельзя ничего скрыть, что им все становится известно. И это было действительно так. Мы лишь не знали механизма этого всевидения органов — того, что мы сами суть детали этого механизма. Мы остались вдвоем с чекистом.

Через несколько минут я без всяких колебаний подписал согласие быть осведомителем органов. Мое первое задание как чекиста (ты теперь чекист, сказал мне парень из органов) заключалось в следующем: чаще встречаться с девушкой, с которой я давно дружил и бывал у нее дома, чаще бывать у нее, приглядываться и прислушиваться ко всему, что происходит у нее дома, в особенности к разговорам отца, занимавшего крупный пост где-то, и к знакомым его, бывающим в городской квартире и на даче. Я с удовольствием согласился выполнить это задание не столько потому, что частенько подкармливался в этой семье, сколько из какого-то необъяснимого энтузиазма, вспыхнувшего во мне. Я почувствовал себя приобщенным к некоему Великому Делу, участником Великой Истории… И я думал о Нем. Я любил Его. Я любил только Его.

— Я прочитал вашу тетрадь о первом предательстве, — сказал я Сталинисту. — Вы о нем писали с большей подробностью и с большим чувством, чем о первой любви. Кстати, вы первую любовь и дружбу предали. Ради чего?

— Верно, — согласился он, — предал, потому что сам факт первого предательства был для меня явлением гораздо более серьезным, глубоким и возвышенным, чем первая любовь. Первая любовь всегда'бывает неудачной. Первое предательство — никогда. Первая любовь оставляет в самом лучшем случае едва заметную царапину в душе, первое предательство прокладывает глубочайшую колею, по которой затем катится вся ваша жизнь. Но я бы хотел обратить ваше (он иногда обращается ко мне на «вы», когда пускается в глубокомысленные рассуждения) внимание на один аспект предательства, который вы наверняка не заметили в моих записках. Это и понятно. Я сам стал осознавать его только много лет спустя, когда предательство утратило прежний смысл и значимость.

Вы знаете, что такое Бог? Бог есть Одиночество, Абсолютное и Вечное Одиночество. Если ты — Бог, к кому ты заглянешь в гости, с кем прошвырнешься часок-другой по улице, с кем посидишь в забегаловке, с кем поговоришь по душам, с кем поделишься своей радостью или печалью?.. А если ты — Бог немощный и непризнанный, ты одинок вдвойне, ибо у тебя нет такой компенсации за твое одиночество, как всевидение и всемогущество. Тогда ты есть самое жалкое существо на свете. Став доносчиком и предав свою первую любовь и дружбу, я почувствовал себя Богом. Этого теперь никто понять не может. Но не думай, что это было легко. Расплатой за это приобщение к Богу было одиночество. Оно преследовало меня всю жизнь. Всегда и везде. Дома. На службе. В компании друзей и родных. Среди сослуживцев. Я не могу тебе этого объяснить, но чувство одиночества ослабевало во мне только тогда, когда я оставался один, а главным образом — когда я оставался наедине со своими жертвами и обрекал кого-то на жертву. Мы же были палачами. А палач немыслим без жертвы. Безработный палач — это тоска сплошная. Слыхал ты о чем-либо подобном? А я вот уже много лет — безработный палач.