– Интересный поворот, – удивился столь кривой логике я. – Ты, значит, их приговорил, а виновата милиция.

– А как иначе? На нас столько крови, что я даже не сомневаюсь в приговоре. Не знаю, как вам, гражданин начальник, а мне моя шкура дорога и получать пулю в лобешник жуть как не хочется.

В чём ему не отказать – так в манере держаться. Он не «плыл», не валялся в ногах, не рыдал, вымаливая прощения. Чем больше я с ним общался, тем сильнее понимал, что вижу перед собой зверя в обличии человека.

Ему удалось допечь своей абсолютной непрошибаемостью молодого и горячего Леонова.

– Ты, ублюдок, – заговорил тот, наливаясь кровью, – я вообще не понимаю, почему товарищ Быстров с тобой миндальничает. Будь моя воля, я бы тебя так оприходовал – ни одного живого места бы не оставил! Ты бы у меня до суда не дотянул, подох бы, как последняя скотина, в своём дерьме и блевотине.

Семёнов отреагировал в своей манере – на удивление спокойно. На его лице лишь появилась снисходительная усмешка.

– Чего горячишься, мусор? Можно подумать, у тебя руки чистенькие: юшку не пускал, людей не убивал…

– Людей?! Да я такую мерзость, как ты, за людей никогда не считал! Давил вас гадов и давить буду! Ладно, ты мужиков взрослых резал, но как у тебя рука на баб да детишек малолетних подымалась?! – закричал Пантелей.

Я прекрасно понимал своего заместителя, у меня самого внутри всё бурлило и клокотало, только вот зачем демонстрировать этому моральному уроду нашу слабость? Он ведь даже упивался нашей реакций, словно энергетический вампир. Ему доставляло большое удовольствие наблюдать, как мы приходим в бешенство.

Мне не раз и не два попадались такие выродки. Чем труднее эпоха, тем их становилось больше.

– Слышь, начальник, – обратился Тимофей ко мне. – Убери этого психованного от меня. Не ровён час – с кулаками набросится.

– Пантелей, держи себя в руках, – попросил я. – Неужели ты не понимаешь – ему это нравится.

– Простите, Георгий Олегович. Больше не буду. Давайте продолжим допрос.

Как мы ни крутили с Пантелеем, удалось выбить из Семёнова только признания по делам Кондрюховых и Баснецова. И то, он старательно отводил вину от себя, сваливая убийства на подельника.

С его же слов выходило, что большинство убийств совершил Кислицын. Это он резал и рубил женщин и детей.

– А ведь ты врёшь, – покачал я головой, глядя ему в глаза. – Эти смерти – твоих рук дело.

Он нагло вскинулся.

– А ты сначала докажи, начальник. Пока что тут моё слово против твоего.

– Учитывая, что ты пытался убрать Кислицыных, моему слову на суде поверят, – твёрдо сказал я.

– Ну вот дождёмся суда и посмотрим. А пока буду стоять на своём, – объявил он.

Так и не добившись показаний, я отправил Семёнова в арестантскую камеру. Ничего, покантуется там денёк-другой, дальше будет видно. Даже сейчас у меня вполне хватало материала под расстрельную статью.

Кроме того, появилась надежда получить признания от Кислицыной. Врачи заверили, что жизнь её вне опасности. Пусть роль женщины в шайке не до конца понятна (я всё сильнее утверждался в мысли, что она служила наводчицей да помогала сбывать кое-какую мелочёвку), однако брат наверняка делился с ней какими-нибудь деталями, да и на Семёнова, после того как он пытался её зарезать, у Кислицыной однозначно прорезался такой зуб, которым запросто перекусить можно.