– А ты их прихватил? – обрадовался Улан.

– На всякий случай, – буркнул Петр. – Человека можно подкупить, а собак… Потому и взял, как чувствовал. Правда, со стрелами не ахти, но…

– Их нет, – прорычал Локис.

– Ты что?! – возмущенно повернулся к невидимому в темноте литвину Сангре. – Забыл взять с собой стрелы?! Я ж тебе говорил…

– Мешок нет, – перебил Локис. – Он там, за дверь.

– Ну елки зеленые! – простонал Петр. – Что ж ты натворил, Голиаф недоделанный?! – но тут же осекся, поскольку припомнилось, как он резко ухватил литвина за шиворот, втаскивая вовнутрь.

Скорее всего, именно тогда Локис и выронил мешок. Получалось, виноваты в его потере оба и он сам как бы не побольше.

Литвин виновато посопел и предложил:

– Я взять?

– Сиди уж, горюшко ты мое непутевое! – буркнул Сангре и, вздохнув, бодро заметил Улану: – Вообще-то в такой темноте арбалеты нам ни к чему. Опасны слишком. Того и гляди при передаче из рук в руки кто-то чего-то нажмет – будет обидно ощутить собственную стрелу в родной заднице, а я… – он резко умолк и, прислушавшись к происходящему за дверью, озадаченно протянул: – Кажись, затихло. Явно не к добру.

– Стой! – раздался громкий бас, явно принадлежащий боярину. – Убиенного не замай и трогать не моги. Пущай лежит как лежит… до показа княжичу.

– А как же… Ежели они ему поведают, что…

– Ничего не поведают, – пояснил боярин, понизив голос. – Мы ж его опосля покажем, когда с ентими покончим. Потому и сказываю, чтоб побыстрее. А вы чего застыли, яко пеньки?!

– Оп-паньки, какой знакомый бас, – зло протянул Сангре. – Ишь, нарисовался, хрен сотрешь.

– А ты точно не убивал того, кто там лежит? – шепотом уточнил Улан.

– Точно, точно, – торопливо заверил Петр. – Погоди-ка, дай мне с этим козлом языком почесать, глядишь, и получится время потянуть. – И он громко закричал: – Здоровеньки булы, почтеннейший Иван Акинфич! Як зараз ваша життя? Сладко ли спалось? Птеродактили ночью не кусали, муха це-це не залетала?

Боярин ответил не сразу, осмысливал услышанное.

– Залетела парочка, – наконец откликнулся он. – Назойливые, страсть. Да я так мыслю, скоро отжужжатся, тогда и досыпать пойду. Потому им лучше самим бы отсель упорхнуть подобру-поздорову, покамест я добрый.

– Ага, мы вылетим, а тут твои орлы с мухобойками.

– Слово даю, пальцем никто не тронет, ежели согласен убытки мои возместить. А иначе гляди, хужее будет.

– Как говаривал мой знакомый гуру, не пугай махатму чакрой, – откликнулся Сангре. – А что до грошей, то ты их из моей сумки отсчитай.

– Так их я за бесчестье взял, а за ночную татьбу с тебя на особицу причитается и вдвое больше. Потому и сказываю, что не тронут вас мои людишки. С покойников-то я ничего не возьму. Давай, выходь без опаски.

– Интересная мысль. Подумать надо, с политбюро посоветоваться, с центральным революционным комитетом.

– А что за бесчестье? – вполголоса поинтересовался Улан.

– Да так, пустячок, вчера зубы ему пересчитал, когда тебя повязали, – отмахнулся Петр.

– При всех? – ахнул Улан.

– Ну да. Времени не было отводить его в сторону.

– Ну сколь можно? – донесся до них приторно-ласковый голос Ивана Акинфича. – Али меня напужался столь сильно? Так ты не боись. Вот глякась, пред храмом крещусь, что не трону.