В паек входил хлеб и кусок масла. Хлеб разрезаешь на всех — мало. Но я не слышала, чтобы кто-то возмущался. Однажды тяжелораненый лежал на второй полке. У него, наверное, дизентерия была. Я подошла к нему, он меня ругал — попросил судна, не дождался. Вообще, они были довольны, что с фронта уехали. Никто не ныл и не ругал условия. Народ был воспитан в духе большого патриотизма. Неудачи оправдывались внезапностью нападения. После победы под Москвой настроение изменилось. А после Сталинграда — вообще… На Курской дуге танкисты говорили: «Все равно наша возьмет!» Очень возмущались союзниками: вместо того чтобы открыть второй фронт, они нас пичкают тушенкой.
— Вы помните панику 16 октября?
— 16 октября помню хорошо. Люди бежали из Москвы. Из нашей квартиры убежали три семьи. Все бросили и бежать. Мы, кто остался, не думали, что Москву сдадут. Полагали, что бегут в основном еврейские семьи, которые боятся нацизма.
В середине 1942 года нас послали на курсы медсестер. Мне очень понравилась хирургия. Сплошная практика. Прекрасные преподаватели. Помню случай, делали ампутацию ноги солдату, и вдруг жгут развязался. И я всю операцию держала жгут, пока нога не отвалилась. Руки сильные были. Я думала стать хирургом, но у меня был дальтонизм — я не различала оттенков. Поэтому я стала искать другие способы, чтобы попасть на фронт. В Доме Союзов формировалась часть по ремонту танков, мы с девчонками попросились, и нас взяли. Я ехала как медработник, другая — повар, третья — канцелярский работник. Приехали на Курскую дугу, месяц только просуществовала наша часть, ее разбросали в полки. Я попала в 251-й танковый полк. Попала я не просто так, а, как оказалось, я «предназначалась» для заместителя командира полка по политчасти Попукина. Как же я после этого невзлюбила политработников! Я считала, что политработник все равно что священник. И вдруг такое! У командира полка Петра Михайловича Бордюкова была подружка, Маша Сабитова. У начальника штаба была фельдшер Клавуся. Они совмещали, а я не могла — колючая была. К тому же у меня был друг Коля. Перед отъездом он предложил: «Давай пойдем распишемся, мы не будем близкими, но у меня хоть будет маленькая надежда, что ты меня подождешь». Я его долго ждала. Ни одного письма от него не получила. Даже фотографию его получила в мамином письме. Моя почта проходила вторую проверку в части, и если письма были от него, я их не получала. А подружка моя попала в артиллерийский полк, и командир ей такие условия создал, что она сдалась. В конце войны она забеременела и вернулась в Москву. В начале 1945 года мама написала, что Коля к ней пришел и увидел Риту беременную, подумал, что и я такая же. А я до конца выдержала! Из-за меня троих из полка перевели. Одному повезло — в академию, другого из роты автоматчиков — в пехоту. За что? За то, что со мной разговаривали. Кто-то доносил замполиту, и он переводил.
Сначала я в штабе работала. Ребята там были хорошие. Когда начались боевые действия, я уходила из штаба. Мне не надо, а я все равно иду на НП к разведчикам или отнести письма танкистам. Все понимали, в каком я положении, меня все жалели, но боялись говорить. Как-то мы сидим с начальником штаба, он меня угощает водой с сахаром и сухарями, и вдруг открывается дверь и появляется Попукин. Он стал со мной разговаривать: «Приходи к нам вечерком, посидишь с нами вместе». — «Устала, не могу, не приду». Он развернулся, спускается по ступенькам: «Ну ладно, не хочешь быть со мной — в автоматчики пошлю». Послал он меня не в автоматчики, а в санитары.