Она смотрит на меня с испугом. Надо взять себя в руки и успокоить ее.

— Обещаю, мы справимся. Разве я врала тебе когда-нибудь?

К моему облегчению, Нина мотает головой. Какое счастье, что она не знает всей правды… Иду к двери и слышу ее испуганный окрик:

— Ты куда? Пожалуйста, не уходи!

От того, что я ей так отчаянно нужна, меня переполняет счастье.

— Я быстро. Кое-что подготовлю.

Вылетаю за дверь и зажимаю рот рукой, чтобы не дать волю эмоциям. Нина не должна слышать моих рыданий. Что я за мать такая?! Моя несовершеннолетняя дочь второй раз беременна, а я даже не замечала этого, пока все не зашло слишком далеко. А виноват Алистер! Был бы у меня шанс, убила бы его собственными руками за то дерьмо, которое он нам устроил…

Собираю чистые простыни и полотенца, приношу несколько тазиков с водой, где разведен антисептик, стерилизую ножницы. Готовлю комнату, переодеваюсь.

Схватки продолжаются несколько часов. Я глажу Нину по голове, как в детстве, когда она плакала, и заверяю ее, что все будет хорошо. Хотя сама этому не верю: ребенок превратит ее жизнь в ад.

— Я боюсь, — шепчет Нина.

— Все будет хорошо. Я рядом.

— Нет, я имею в виду, когда малышка родится. Я читала об этом заболевании, о прозэнцефалии. Видела фотографии.

— Малышка?

— Да, думаю, будет девочка. Джону этого очень хотелось.

— Сейчас не время беспокоиться о ее внешности, — говорю я, хотя вполне понимаю и разделяю Нинин страх.

— Я не смогу смотреть, как она… умирает.

Что тут ответить?

— Хорошо. Я буду с ней.

— Обещаешь?

— Обещаю.

В перерывах между схватками Нина рассказывает мне о своей тайной жизни: о том, как встретила Хантера и как сама узнала о беременности лишь на последних сроках. Говорит, что боялась признаться мне и поэтому скрывала. Хвастается, что ее «парню» не терпится стать отцом. И тревожится, что уродство ребенка разобьет ему сердце. Говорит, что ей совестно передо мной за свое поведение. И я ей все великодушно прощаю.

Вечер переходит в ночь, а затем в раннее утро, когда ребенок наконец начинает свой путь на этот свет. Все происходит стремительно, и вот я уже держу его на руках. Работа Нины закончена, теперь мой черед.

— Девочка? — спрашивает она, когда я перерезаю пуповину стерилизованными ножницами и закрепляю пластиковым зажимом, которым закрываю пакеты для заморозки. Измученная болью, Нина почти неподвижна и слишком напугана, чтобы сесть и увидеть лицо ребенка.

— Да, — отвечаю я.

— А она…

— Мне нужно выйти, дорогая. — Я укутываю ребенка теплым одеялом, которое заранее положила на батарею, и направляюсь к двери. — Прости.

— Она молчит, — шепчет Нина. — Покажи мне ее.

— Не стоит, — отвечаю я и закрываю за собой дверь.

Спускаюсь по лестнице, унося с собой сверток. Конечно, это жестоко — не позволить ей даже взглянуть на собственного ребенка, но я уверена, что так будет лучше. Для всех. Это самое трудное решение, которое я когда-либо принимала в жизни, — и должна придерживаться его до конца. Ради Нины.

Оставляю ребенка одного в подвале и возвращаюсь, чтобы помочь Нине избавиться от плаценты. Складываю ее в таз для мытья посуды, чтобы потом выбросить. К счастью, разрывы совсем небольшие; учитывая ее возраст, ей повезло. Мышцы не повреждены, так что все само заживет. Нина не плачет, она вообще не выражает никаких эмоций. Я даю ей две таблетки и жду, пока она их выпьет.