Трибуны взревели. Сервий выдержал паузу, используя всю силу своего голоса, продолжил:

— Пятнадцать фракийцев постараются сокрушить такое же число провокаторов, скрывающих свои тела под доспехами, а десять гопломахов померяются силой с десятком пегниариев! Вы хотите еще! — Да-а!!! — разнеслось над цирком. — А видели вы, как пятьдесят опытных мирмилонов сражаются с восьмью десятками молодых ретиариев? — Не-ет!!! — Рев становился оглушительным. Сервий целенаправленно разжигал и без того выплескивающееся через край нетерпение толпы. — Сегодня вы это увидите! Но не торопитесь! Вы забыли, что вначале надо отдать преступников на растерзание диким зверям… Сегодня звери нам не нужны! Кауна! Амазонка из далекой Сарматии против Римского Минотавра и двух его разбойников! Наслаждайтесь зрелищем!

Сенатор, довольный своей речью, заставившей зрителей впасть в неистовство, поспешил покинуть арену, чтобы присоединиться к императору и в случае надобности исполнить любую его прихоть.

На смену ему из помещений под трибунами стали попарно выходить гладиаторы под предводительством ланисты Валлара. Подняв руки с оружием, которым им предстояло биться, они начали обход трибун, приветствуя кровожадных граждан Вечного города.

Цецилий не беден, он мог бы вывести на арену воинов-андабатов в закрытых шлемах, делающих их слепыми, димахеров, владеющих двумя мечами, сагиттариев — лучников на коняхи даже эсседариев — гладиаторов, сражающихся на боевых колесницах. Но зачем? Сенатор и без того знал, чем привлечь публику. Бой девушки-амазонки и знаменитого, до сей поры неуловимого разбойника, известного под именами Серебряная Маска и Римский Минотавр, способен собрать полные трибуны и без выступления остальных гладиаторов. Но римляне любили много крови, поэтому на арену вышли двести человек, готовые убивать себе подобных. С трибун неслись презрительные выкрики: «Крови, грязные скоты! Дайте нам крови!», «Вперед, откормленные мясом и кашей свиньи! Режьте друг друга!», они перемежались с одобрительными возгласами, которых звучало гораздо больше: «Кастор, покажи свою доблесть!», «Смотрите! Смотрите, Тит Костолом! У него двадцать три победы», «Привет, Мавританец!», «Панкрат, убей всех!», «Нума! Нума!», «Бенорикс!».

Закончив обход, гладиаторы построились перед трибуной императора. Зрители замолкли. Чаша амфитеатра на короткое время наполнилась тишиной. Ланиста Валлар вскинул руку.

— Слава, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! — голоса двух сотен гладиаторов всколыхнули воздух цирка.

По знаку Валлара колонна гладиаторов втянулась в помещения, расположенные под трибунами. На смену им вышли прегенарии, они сражались для развлечения публики деревянными мечами под звучание труб и цимбал.

Умабий, Горд и Котис сидели по левую руку от трибуны, где разместилось семейство Клавдия: жена Мессалина, белолицая, черноволосая красавица, их восьмилетняя дочь Октавия и семилетний сын Британик, получивший это имя от отца, покорителя далекого острова. Внимание Умабия привлекла молодая женщина в ярко-зеленом пеплуме, отделанном по краям золотой каймой. Она сидела позади императорского семейства. Смуглая, стройная, с волосами цвета плодов каштана и красивыми темно-карими глазами, она нисколько не уступала красотой супруге императора. Это была Агриппина, дочь Калигулы и племянница Клавдия. Рядом сидел рыжеволосый мальчик лет одиннадцати. Его звали Нерон. Завистливый взор отрока был прикован к Британику. Мальчик тронул руку Агриппины, приподнялся и, прислонив губы к уху женщины, спросил шепотом: