А увидев за дверью хмурого, напряженного Федора Ивановича, словно сбрасывает с себя страхи, которые ее вдруг окутали. Приближается к нему и просто стоит напротив него, всего в одном шаге – любуется. Мужчиной, который выбрал ее. Мужчиной, которого любит, и это взаимно.

– Платки скоро закончатся, – наблюдая за мной, хмыкает Кирилл и протягивает бумажный платочек, который я принимаю, хотя и стараюсь держаться.

– Не хочу омрачать этот праздник слезами, – говорю ему тихо. – Не хочу и не буду.

Кирилл недоверчиво усмехается, а вот я выдержу. Выдержу, я смогу. Я теперь многое могу, о чем раньше и не догадывалась.

Например, не спрашивать, куда Кирилл сорвался с рассветом, где был так долго и почему вернулся буквально за пару минут до церемонии. Просто ему доверяю. Пока он здесь – он со мной. Знаю, чувствую.

А еще я могу удерживать при себе просьбу, которая рвется: «Останься, еще хоть на немного, останься…»

Я не хочу давить на него, не хочу, чтобы он испытывал жалость или сожаление. Пусть время, которое осталось у нас, будет искрящим.

На росписи очень много людей. Почти всех из них я вижу впервые, но есть и знакомые лица. Папарацци, соседи, среди которых и друзья Кирилла. Вот от них куда больше внимания не новобрачным, а мне и Кириллу.

Мы не держимся за руки. Просто мы вместе. И это сразу понятно – всем, а тем более Светке. Она просто прожигает взглядом мою спину, а я смотрю на маму, и все. Теперь я знаю, какой у Кирилла любимый запах, и это точно не те духи, шлейф которых тянется по поляне.

Хорошо, что роспись не в загсе, а у нашего дома. Красиво, очень красиво, а может, мне только кажется так, потому что я не свожу взгляда с мамы и отчима. Теперь уже точно отчима, по всем правилам.

Они такие счастливые…

– Третий. – Кирилл передает мне еще один белый бумажный конвертик.

И я снова его принимаю.

Стараясь не замечать взглядов сестры. Она поодаль от нас и одна, с того самого дня мы не сказали друг другу ни слова. Я скучаю по ней, но…

Ладонь Кирилла ложится мне на спину, и это будто щит ото всех. От тех, кто завидует, от тех, кто ревнует, от тех, кто в недоумении: почему именно я? Их нет. Теперь их будто нет для меня.

– А теперь можете поцеловать невесту… – доносится голос работника загса.

И Федор Иванович резко, как-то нетерпеливо, как будто все это время опасался, что что-то сорвется, разворачивается к моей маме. И, никого не стесняясь, целует ее. Под вспышки камер, слезы гостей, громкие аплодисменты и свист Макса с криком: «Дядя Федор, давай!»

– Четвертый, – комментирует Кирилл, забирая у меня уже ненужный платок и выдавая мне новый.

Улыбаюсь ему, хочу сказать, что он невозможный, и вдруг вижу, что он смотрит куда-то мне за спину и недоуменно хмурится. Как будто увидел что-то странное, что-то, что его поразило.

Сжимает мои плечи, заглядывает в глаза и неожиданно не просит, а требует:

– Верь мне.

Я успеваю только кивнуть, когда к нам неожиданно приближаются двое. Смуглый черноволосый мужчина лет сорока и красивая черноволосая девушка лет двадцати, может чуть старше. А в следующую секунду…