Одним движением она оказалась на мне:

— Ну, сиделку мы наняли до полвосьмого.

— Времени полно.

Она наклонила голову, коснувшись своим лбом моего. Я поцеловал ее. Это был один из тех поцелуев, какие мы принимали за должное всего несколько лет назад — долгий, неторопливый. Когда мы прервались, она сделала глубокий вдох и снова склонилась ко мне. Еще один поцелуй, такой же долгий, такой же неторопливый. Энджи сказала:

— Давай еще дюжину таких же…

— О’кей.

— А потом еще немножко того, чем мы занимались час назад…

— Неплохо было, а?

— А затем долгий горячий душ…

— Я только за.

— А потом поедем домой, к дочке.

— Договорились.

В три ночи меня разбудил телефонный звонок.

— Помнишь меня? — спросил женский голос.

— Чего? — ответил я, еще толком не проснувшись. Взглянул на определитель — звонили с частного номера.

— Один раз ты ее нашел. Поищи опять.

— Слушайте, вы вообще кто?

— За тобой должок, — просочилось из трубки.

— Проспись, а? — сказал я. — До свидания.

— За тобой должок, — повторила женщина. И бросила трубку.

Утром я уже не был уверен, не приснился ли мне этот звонок. Но даже если не приснился, мне уже трудно было сообразить, этой ночью он раздался или предыдущей. Я подумал и решил, что к завтрашнему дню наверняка забуду о нем вообще.

По дороге к метро я выпил кофе. Грязное небо с драными облаками нависало над головой, в канализационных стоках шуршали серые хрупкие листья, которые сгниют с первым же снегом. Деревья по обе стороны Кресент-авеню стояли с голыми ветвями, и холодный ветер с океана проникал под одежду. Станция метро располагалась между концом Кресент-авеню и бухтой. Ведущая на платформу лестница уже была забита людьми, однако я все равно заметил в толпе лицо, которое надеялся никогда больше не увидеть. Усталое, изрезанное морщинами лицо женщины, которую удача всю жизнь обходила стороной. Когда я подошел поближе, она попыталась улыбнуться и приветственно махнула рукой.

Беатрис Маккриди.

— Эй, Патрик! — На верхних ступеньках ветер дул сильнее, и она защищалась от него, кутаясь в тонкую джинсовую куртку с поднятым до ушей воротником.

— Привет, Беатрис.

— Ты уж извини, что я тебе ночью звонила. Я… — Она беспомощно пожала плечами и обвела взглядом толкущихся на платформе пассажиров.

— Ничего страшного.

Спешащие к турникетам люди задевали нас плечами, и мы отошли в сторонку, поближе к белой металлической стене с нанесенной на нее картой метро.

— Хорошо выглядишь, — сказала она.

— Ты тоже.

— Спасибо, что соврал, — сказала она.

— Да нет, все так и есть, — снова соврал я.

Я прикинул — ей должно быть лет пятьдесят. В наши дни пятьдесят — это новые сорок, хотя в ее случае — скорее новые шестьдесят. Некогда рыжевато-золотистые волосы поседели. В морщинах на лице впору было хранить гравий. Она производила впечатление человека, изо всех сил цепляющегося за скользкую стену из мыла.

Много лет назад — считай, целую жизнь тому назад — похитили ее племянницу.

Я нашел ее и вернул домой, матери, сестре Беа — Хелен, даже несмотря на то что мать из Хелен была так себе.

— Как дети?

— Дети? — удивилась она. — У меня только один ребенок.