До работы мне было ехать всего четыре остановки по красной ветке. Но когда эти четыре остановки ты толкаешься в громыхающей жестянке вместе с еще сотней человек, пиджак мнется довольно основательно. Я вышел на Саут-Стейшен, потряс руками и ногами, тщетно надеясь привести костюм в божеский вид, и направился к Ту Интернешнл Плейс — небоскребу, изящному и бездушному, как нож для колки льда. Там, на двадцать восьмом этаже, располагался офис «Дюхамел-Стэндифорд Глобал». У этой компании не было корпоративного аккаунта в Твиттере. И блога у них тоже не было, и, если ввести в Гугл запрос «частные расследования бостон», контекстная реклама тоже не указала бы их адрес. Вы не нашли бы их контактную информацию ни в «Желтых страницах», ни на задней обложке журнала «Безопасность и вы», и они не крутили свою рекламу в два часа ночи, между роликами тренажера Thighmaster 6000 и секса по телефону. Большинство людей в этом городе вообще не подозревали об их существовании. И каждый квартал каждого года их бюджет на рекламу составлял одну и ту же сумму — 0 долларов.

И они работали в этой сфере уже 170 лет.

Их офисы занимали половину всего двадцать восьмого этажа небоскреба Ту Интернешнл.

Выходившие на восток окна глядели на пристань. Выходившие на север — на город. На окнах не было ни штор, ни жалюзи. Все двери и стенки в офисах были изготовлены из матового стекла. Иногда, в самый разгар летней жары, от одного их вида хотелось одеться потеплее. Надпись на стеклянной входной двери была меньше чем дверная ручка:

Я позвонил в дверь. Войдя внутрь, я оказался в просторной приемной с белоснежными, ледяного оттенка стенами. Единственным украшением интерьера служили развешанные на стенках квадраты и прямоугольники матового стекла — каждый не больше фута шириной. Торчать в этой комнате и не заподозрить, что за тобой наблюдают, было просто невозможно.

За единственным в комнате столом сидел человек, переживший всех, кто еще мог бы помнить те времена, когда его в этой комнате не было. Его звали Бертран Уилбрахам. Возраст его не поддавался определению — то ли побитые жизнью пятьдесят пять, то ли бойкие восемьдесят. Кожа его цветом напоминала хозяйственное мыло — вроде того, какое мой отец держал у рукомойника в подвале, а из всей растительности на голове у него имелись только очень тонкие и очень черные брови. Даже щетины у него я никогда не видел. Все работающие на «Дюхамел-Стэндифорд» мужчины обязаны были носить костюм и галстук — цвет и покрой оставались на усмотрение сотрудника, однако на пастельные оттенки и цветочные узоры тут косились с неодобрением. Рубашка обязана была быть белой. Без вариантов — только белая, никаких полосок, сколь бы тонкими они ни были. Бертран Уилбрахам, однако, всегда носил рубашку светло-серого цвета. Костюмы и пиджаки его менялись, хотя и заметить это было непросто, с темно-серых на черные или на темно-синие, но серая, нарушающая протокол рубашка оставалась неизменной, как бы намекая — вот такая унылая у нас революция.