Дышать в тумане было неприятно. Тюрин понимал, что нужно идти дальше. Никак не решался сделать первый шаг в проём. Просовывал туда фонарь, но тот сразу глох, захлёбывался в собственном свете.

Занёс ногу. Нащупал опору. Подумал, что и тут могут быть ступеньки.

Зашёл внутрь. Включал и выключал фонарь, но разницы не увидел.

Обернулся. Проёма позади не было. Только мрак. Испугавшись, дёрнулся. Ноги, неожиданно слабые, подвели. Тюрин упал. И никак не мог понять, лежит ли на дне или катится под откос. Потерял всякую ориентацию. Раскидывал руки, хватался за что-то липкое. Потерял фонарь. Стал отчаянно искать его на ощупь. Темнота становилась всё более тёплой и тяжёлой. В какой-то момент все звуки оборвались. Профессор замер. В его глазах отразился огонёк далёкого света.

— Не может быть…

Тюрин больше никуда не падал. Но и встать не мог. Не чувствовал ни ног, ни рук. Уронил очки. Утонул или просто лежал на камнях. Тело пропало. И только тихий огонёк играл в его глазах.

— Не может быть…

Не слышал дыхания. Не слышал своего сердца. Перестал существовать. Лишь далёким отзвуком угадывал собственный смех — слабый, забытый, оставленный где-то позади.

Чартымай склонился над дочерью.

— Атам, — одними губами прошептала Солонго.

Сдавила зубы. Побледнела. Смотрела решительно, твёрдо.

— Атам…

Руками держала простреленный живот. Сквозь пальцы набухала кровь.

— Папа…

— Да, кэс… — Чартымай стоял на коленях. Весь обмяк. Смотрел пусто и уныло.

— Папа. Можно я поплачу?

Чартымай кивнул.

Солонго улыбнулась. Её взгляд смягчился. Из уголков глаз потекли слёзы. Заскользили по запылённым щекам, оставляя светлые извитые полосы.

— Сол, — прошептал Артём. Он удерживал голову девушки.

— Мне страшно…

У неё дрожали руки. Она всё теснее сжимала ими живот, но не могла остановить кровотечение. Чувствовала, как, пульсируя, её покидает жизнь.

Последние слёзы высохли. Мягкость во взгляде сменилась растерянностью.

— Всё, папа. Я больше не буду. Теперь никаких слёз.

Чартымай не ответил. Он и сам беззвучно плакал. Чуть покачивался.

Чернота стягивалась вокруг Солонго, пропитывала её мир, отравляя всё, что она знала и любила. Далёкие страны, океаны и даже тайга Восточного Саяна осы_>́пались пеплом. Померкли белоснежные склоны кальдеры. Осталась лишь пещера, но и здесь с каждой секундой крепли тени, разливались по стенам густыми пятнами, протягивались к девушке узкими струйками, обволакивали её.

— Сол… — Артём в отчаянии кусал губы. Кровь из рассечённого лба всё ещё сочилась, собиралась на веках липкими сгустками.

— Мне страшно, ир, — повторила она, глядя на юношу.

— Послушай…

— Я ведь знала…

— Послушай, Сол. — Артём приподнял ей голову. Склонился ещё ниже. Дотронулся губами до уха и теперь шептал: — Я тебе не сказал главного.

— Что? — вздохнула девушка. Она опять плакала. Не могла сдержать слёз и злилась на себя.

— В последний раз утаргалжин прилетает к тебе, когда ты умираешь. Когда ты одиноким странником уходишь в холодные пустыни смерти. Птица умирает вместе с тобой, чтобы сопровождать тебя и дальше. Летит рядом. Следит, чтобы ты не заблудилась в последнем путешествии. Помогает найти свой дом. Там, среди звёзд. Каждый умирает в одиночестве. Но утаргалжин становится частью тебя. И тебе никогда не будет одиноко. Если ты забудешь о том, кем была, забудешь мир, который однажды видела, и подумаешь, что вокруг ничего нет, только бесконечная тьма, — посмотри на утаргалжина. И ты вспомнишь, что однажды испытала великое чудо — жизнь. Увидишь всех, кого любила. Услышишь запахи и звуки, сопровождавшие тебя. Почувствуешь тепло человеческого прикосновения. Лёгкий весенний ветер. Шум дождя. Вспомнишь свой первый солнечный день. И первую грозу. Вся твоя память, всё, что делает тебя живой, — это утаргалжин.