— А вот и музыка пожаловала! — Торжественно возвестил Ходок. — Здорово, Своята! Подзаработать хочешь?

«Художественный руководитель ансамбля» тощий, кривобокий и сильно прихрамывающий мужик, производил впечатление отнюдь не музыканта, а скорее злодея с садистскими наклонностями. И голос у него оказался подстать внешности — злой, каркающий.

— Это, смотря сколько положишь, Ходяра, пока что, на сегодня ты нас без заработка оставил. Только народ на торгу нас послушать собираться начал, а тут к тебе иди!

— Ага! Так бы ты и ушел, если бы слушателей набралось. Впустую дудели, как и вчера. Но если ты такой гордый — вот тебе вервица за беспокойство и топай назад, других найдем!

— Засунь свою вервицу знаешь куда… Говори: зачем звал?

— А зачем тебя звать можно? Не на рожу же твою любоваться! Играть будешь. Здесь — под крышей, с удобством, не то, что на торгу.

— Свадьба, что ли?

— Нет, похороны. Покойникам, вишь, сплясать напоследок захотелось.

— Тьфу! Балаболка ты, а не Ходок! Дело говори!

— Не, Своята, передумал я, ты своей рожей мне всех зрителей распугаешь, бери вервицу и проваливай!

«Худрука» аж затрясло от злости, казалось, еще немного и он бросится на Ходока с кулаками.

— Кончай изгаляться! Говори зачем звал!

— А ну-ка, утихни! — Командный голос у ходока был поставлен что надо, Своята даже голову в плечи втянул. — Ты не в кабак пришел! Вот хозяин Никифор Палыч стоит, ты даже поздороваться не подумал! Еще про работу ничего не знаешь, а уже про плату толкуешь! На хрен ты такой здесь нужен?

Своята сразу же заметно притих, сдернул шапку, поклонился Никифору.

— Здрав будь, Никифор Палыч, не серчай, не заметил тебя сразу. Чего пожелаешь? Мы всякую музыку играть можем: хочешь — веселую, хочешь — жалостную, ежели в застолье…

— Играть будешь то, что вот они тебе скажут. — Никифор указал на Ходока и Мишку — Играть будешь здесь каждый день с завтрашнего дня. Ученики княжих ратников будут представлять воинское учение, зрителей пускать будем за плату. Твоя доля с той платы — двадцатая.

— Пятая!

— Пшел вон!

— Седьмая!

— Сенька! Зови мужиков, гоните их в шею!

— Десятая, хозяин, помилосердствуй, мне же музыкантов кормить надо!

— На торгу ты за неделю не заработаешь того, что здесь за день…

Пока шла торговля, Мишка рассматривал «ансамбль», благо музыканты держали инструменты в руках и было сразу понятно — кто на чем играет. У двоих пареньков, по виду его ровесников были костяные рожки, у третьего — деревянная флейта, или что-то на нее сильно похожее. Мужик средних лет приволок здоровенную деревянную трубу, видимо, предназначенную исполнять басовую партию, а у молодого парня, Мишка чуть не сел от удивления, оказался ксилофон — закрепленные на раме деревянные плашки разного размера. Сам «худрук» держал подмышкой бубен, и что-то еще круглое было у него в мешке.

Вид у музыкантов был весьма потрепанный и откровенно голодный. То ли дела шли неважно, то ли «худрук» был скупердяем, а скорее всего — и то, и другое.

Мишка подошел к оркестру, поздоровался, в ответ получил торопливые униженные поклоны.

«Да, ребята, чувствуется, затюканные. Начальник у них — еще та сволочь. Может, из-за его дурного характера и бедствуют? Актер, все-таки, должен быть легок в общении, весел, насколько можно, симпатичен, а на этого смотреть тошно. Надо их подальше от зрителей посадить, чтобы… как в настоящем цирке! Как же им про музыку-то объяснять? Может сами сообразят?»