«Бальмонта она сразу поразила и очаровала своей необычностью. Он восторженно писал мне о встрече с ней. Я не придавала ей значения. <…> Через полтора года Елена приехала в Москву, и я познакомилась с ней. <…> Елена ухватилась за Бальмонта страшно цепко, со всей силой своей первой страсти. <…> И это подействовало на Бальмонта сильнее всего. Она выказывала ему свое обожание при всех, ни с кем и ни с чем не считаясь. Никто, кроме Бальмонта, не существовал для нее. <…> С 1904 года Елена уже неукоснительно следовала за нами всюду. <…> Бальмонт разрывался между нами, не желая потерять ни ее, ни меня. Больше всего ему хотелось не нарушать нашей жизни, жить всем вместе. Но этого не хотела я. Как Бальмонт представлял себе нашу жизнь втроем, я не знаю. <…> Елена прямо сказала, что не может жить без Бальмонта, лучше покончить с собой. А мне было страшно оставить Бальмонта с Еленой. <…> Бальмонт не делал тайны из своей жизни и держал себя так просто и естественно между мной и Еленой, что и другие переставали удивляться. <…> Всю жизнь Елена ходила за Бальмонтом, служила ему безропотно и самоотверженно (до конца жизни). Не только в молодости, когда Бальмонт был в расцвете силы и славы, но и в старости, когда он болел, тосковал на чужбине, нуждался».
Бальмонт не развелся с «Катей милой» и переписывался с ней до конца 1933 года, посылал, когда мог, деньги, вещи, книги. Елена осталась «гражданской женой», но умер он у нее на руках.
«Будем как Солнце» открывал для Бальмонта и его читателей 1903 год. Закрывала его книга «Только любовь», открывавшаяся «Гимном солнцу»:
Последняя строка последнего стихотворения закольцовывала заглавие:
«Я не знаю мудрости, годной для других, / Только мимолетности я влагаю в стих». Стоило большинству не-символистской критики («И зову мечтателей… Вас я не зову!») признать Бальмонта одним из первых поэтов России, как символистская заговорила о его «закате». В книге «Только любовь» Эллис видел «упадок силы творческого воображения, напряженности душевных эмоций», «повторение общих мест», которые «не позволяют ни на минуту забыть, что диапазон основных созвучий уже исчерпан»: «И по мере того, как мы начинаем чувствовать намеренность, сугубую искусственность и стилизованность этих страниц, нами овладевает равнодушие и безрадостность». Согласиться не могу: если роста и развития не видно, то нет и упадка, утомительного многословия и дешевой красивости, испортивших следующие книги. Наряду с радостными и страстными гимнами зазвучали мотивы разочарования: «Я совсем остываю к мечте»; «Только холод отчанья, / Тишь сознанья, что мне не сверкнуть горячей»; «Я навсегда потерял красоту». Слава богам, Бальмонт не совсем остыл к мечте, не навсегда потерял красоту и продолжал сверкать ярко и горячо.
С началом издания в 1904 году журнала «Весы» руководивший им Брюсов утвердился в роли главы школы. Появление в том же году больших книг стихов Сологуба, Гиппиус и Иванова показало разнообразие символизма, вышедшего из декадентской фазы, а дебютные книги Блока и Белого обозначили новое течение внутри символизма, не имевшее с декадентством почти ничего общего. Русский модернизм менялся на глазах, не менялся только Бальмонт. «Трагедия Бальмонта в том, что его юношеское бессознательное миросозерцание не изменилось и не могло измениться», – отметил Брюсов, откликаясь на сборник «Литургия красоты» (1905)