Ночью, когда она пыталась заснуть после очередного суматошного дня, наполненного стоянием на коленях, инвентаризацией и скайпными переругиваниями с ближними и дальними – от музейного начальства и грантодателей из фонда «Коммерческая Наука» до таджиков-рабочих и монголов-поставщиков, – все же наконец засыпала, ей снилось, будто она слышит громкий шепот ручьев, сбегавших с гор, хотя до самих ручьев было пилить и пилить на командирском джипе (прочие экспедиционные машины были поскромнее и постарше и, может, и не осилили бы эту дорогу).
Наконец к середине августа они добыли его целиком – Probactrosaurus gobiensis ingens – такого же великолепно птицетазового и растительноядного, как и Probactrosaurus gobiensis, но вдвое большего, чем пробактрозавр гобийский, и имевшего значительно более длинное рыло. Зубы этой няшки были также острее и длиннее, что предвещало – в перспективе – докторскую диссертацию…
Это была удача, о которой Аликс грезила с тех дней, когда школьницей спешила в кружок «Юный палеонтолог», в то время как ее шустрые одноклассницы учились вырисовывать смоки айз, носить каблуки не шатаясь, тихарились у гаражей с ментоловыми сигаретами, слушали про «ай со ю дэнсин» и читали в первоинтернетиках про десять правил идеальной фелляции…
Наконец весь скелет пробактрозавра – ее пробактрозавра – был выложен в специальные немецкие ящики, каждый ценой с хороший комфортабельный гроб для представителя европейского аппер-миддл-класса.
Ящики грузили и грузили, а она сидела, тихая и счастливая, уперев подбородок в топорище Топора Древних Русичей, и жадно вдыхала всеми своими легкими запахи далеких можжевельников и глины. Резковатый, сумасшедший запах высохшего солончака, минеральный прохладный запах гальки. Ей хотелось навсегда запомнить этот густой, как молоко яка, восторг…
Среди коллег и подчиненных – аспирантов, докторантов и разновозрастных научных сотрудников, – с которыми Аликс никогда не водила близкой дружбы, она считалась почему-то бездетной старой девой, зависшей вне времени в своем благородном естественноисторическом сумасшествии. Почему бездетной, когда ее дочь Кристина от первого и единственного ее брака уже оканчивала МГУ? Бог весть. Никто ее ни о чем никогда не спрашивал. Ну, то есть совсем ни о чем.
В этой связи Аликс однажды открылась странная истина. В их палеонтологическом коммьюнити, поняла она, бытовал такой негласный уговор: многого достигшая женщина-ученый всенепременно должна быть некрасива, несчастна и одинока. Притом и сейчас, и в прошлом, и в будущем.
Лучше всего, чтобы такая женщина была безответно и платонически влюблена в заграничное палеонтологическое светило, в какого-нибудь Леннарта Линдбека или Уго Кока. В крайнем случае – влюблена в соотечественника, но обязательно достойного и безобидного, например, в директора по науке, девяностошестилетнего старца с шелковым платочком в жилетном кармашке, ветхого, но еще о-го-го какого веселого, с полной колодой шуточек вроде «Альцгеймер? Напомните мне, кто это?!». А еще лучше – когда ученая дама влюблена в открытого собственноручно динозавра, как Пасифая в бычка…