Сестру Лена потом спросила: как так? Где была сестрина строгость, даже чопорность, куда она спрятала ее в эти дни? Сестра ответила: «А я людей люблю, в отличие от тебя. Почему никто не стесняется своих свадеб: ни немцы, ни японцы, ни кто бы то ни был, а я должна? Вот эти вот замечательные люди: то, как они одеваются, как себя ведут, именно это определенный образ создает неповторимый, который формируют не художники, не писатели, не режиссеры, а вот все мы живем вот так вот и формируем. Это удивительно. Как усредненный европейский образ с пиджачком, с галстучком растрясается в процессе алкоголизации до аутентичного. Причем так с любым весельем, с представителем любого народа. А если бы ты хотя бы раз с корейцами накатила, тебе бы „Особенности национальной охоты“ казались бы просто бледной тенью того, что на самом деле бывает под мухой».
В школе, зная о свадьбе, обреченно стали ждать Лениной беременности. «Не сказать, что я недовольна, — обронила однажды директриса, — но все равно чувствуешь, что теряешь человека на три года, а то и навсегда, когда вот это вот получается. У меня ведь некоторое чувство собственника все равно имеется, глупо отрицать, и его в такие моменты коробит. Но я, конечно, понимаю, что жизнь — это не только школа. У самой двое. И сама тоже вот когда-то пришла сюда работать. И рада — и не рада. Ты, Лена, хорошо уже себя показала, кто на твое место придет — неизвестно, чтобы и с детьми конфликтов не было, чтобы и среди нас все спокойно. Иногда хорошо, когда у человека есть что-то, кроме работы, есть куда податься после рабочего дня и проверки домашних заданий. Я вот бегаю, но и то не всегда весь стресс выбегиваю. А у тебя даже не знаю что. У тебя такой характер, что кажется, будто после каждого дня у тебя есть в запасе еще один день, а кроме этого Екатеринбурга у тебя имеется еще один Екатеринбург, в котором ты и живешь. Это, конечно, удивительно». «Спасибо», — только и могла сказать Лена.
Подростковую дурость свою Владимир скрывал и все девять месяцев Лениной беременности. Наоборот даже, проявил удивительную заботу: его увлекло, что у них появятся близнецы, даже не показал, что огорчился или вовсе не огорчился, когда сказали, что это будут девочки. Хотя узнав про положительный тест, всячески примеривал на будущего ребенка мужские имена, а тогда уже поперла мода на посконные, некие от сохи или из пьес про купечество. Владимир травил Лену, что пока она в роддоме, он сбегает в ЗАГС и назовет сына Поликарпом. «Будем звать его Полинькой», — пояснял он. «Довыделывался», — самокритично сказал он на УЗИ, чем на долю секунды опередил саркастическое высказывание Лены.
Не в пример лучше некоторых мужей показал себя Владимир, и когда Лена, будто репетируя будущие роды, лежала на сохранении. Он будто участвовал в негласном соревновании «Появляйся чаще всех, приноси больше всех продуктов» и все время выигрывал. В больничной палате, кроме Лены, было еще пятеро беременных, не все были рады тому, что у нее имеется такой прилипчивый в своей заботе муж. Одна из женщин, вредная или сама по себе или по причине беременности, не без сарказма интересовалась, почему этот щедрый мужчина не положил Лену в отдельную палату. А в отдельной палате Лена не оказалась, потому что сама этого не захотела.